Карнавал короля Иеронима - [16]

— Во всяком случае мы можем считать господина Германа членом нашей семьи, потому что он будет жить у твоей матери, — сказал, улыбаясь, Людвиг, — будем часто видеться и, надеюсь, подружимся с ним.

Когда Герман остался наедине со старушкой, она опять заговорила о своем зяте.

— Вы, вероятно, заметили, господин доктор, — сказала она, — что Гейстер торопит свадьбу, чтобы справить ее до приезда короля и успеть, хоть на время, уехать отсюда. Его величество большой поклонник женской красоты, а при его дворе немало таких господ, которые гоняются за всеми хорошенькими женщинами. Дочь моя до сих пор жила в уединении и не имеет понятия о большом свете. Людвиг не ревнив, и я уверена, что он никогда не будет иметь к этому повода, но вы не можете себе представить, что творится при дворе. Наши знатные дамы слишком избаловали короля своей податливостью, они стараются друг перед другом заслужить его милость; поэтому положение мужа-чиновника, имеющего красивую жену, крайне затруднительно. Все средства считаются годными, чтобы обольстить ее, а для порядочной женщины такого рода предложения сами по себе оскорбительны… Что касается меня лично, то я не знаю, какая польза в том, что свадьба совершится втихомолку! Им все-таки придется сделать визиты знакомым, пойдут толки о моей Лине, не правда ли?..

Герман, поговорив еще немного со своей будущей хозяйкой, отправился к капельмейстеру, у которого в этот день по обыкновению назначен был музыкальный вечер. Он пришел пораньше, так как, в виду их неизменного участия к нему хотел сообщить им о своем переезде на частную квартиру. Они знали понаслышке о вдове Виттих и вполне одобрили его выбор, затем разговор перешел к его свиданию с генерал-директором французской полиции. Его засыпали вопросами. Герман заранее обдумал, как ему связать обещание, данное Берканьи, со своими нравственными обязательствами относительно преданных ему друзей. Но тем не менее он был сильно смущен и преднамеренно равнодушным тоном начал свой рассказ, при этом беспокойно ходил по комнате и время от времени брал аккорды на фортепьяно.

— Прежде всего, — сказал он с принужденной улыбкой, — я должен заметить, что Берканьи показался мне крайне тщеславным человеком…

— В этом не может быть никакого сомнения! — воскликнул Рейхардт. — Лучшее доказательство этого, что к своему прежнему буржуазному прозвищу Легра он прибавил дворянскую фамилию своей жены «де Берканьи». С ним нужно быть настороже, Герман, он по натуре вспыльчив до бешенства и вдобавок деспот в полном значении слова. Прежде он был монахом, вы могли заметить это по тону его разговора и даже всем движениям… Однако продолжайте, мы слушаем, интересно знать, что ему было нужно от вас!

— Он начал с того, что изложил мне свои взгляды на литературу, немецкую науку и ее значение…

— Каков! — воскликнул Рейхардт. — Да он ни слова не знает по-немецки, что даже не совсем удобно для него, потому что ему приходится ограничиваться сообщениями его негодных агентов!

— Однако ему нельзя отказать в уме и знаниях, — заметил Герман, — он прекрасно говорил о характерных особенностях обеих наций, их духовной жизни и той солидарности, какая в этом отношении может возникнуть между ними. Естественно, что ему было желательно также узнать, с какой целью я приехал в Кассель, чем намерен заняться, хотя, по-видимому, ему многое уже было известно от генерала Сала. Он настойчиво советовал мне познакомиться с историком Миллером, к которому, видимо, относится с большим уважением, это знакомство, по его мнению, будет крайне полезно для моих будущих литературных занятий…

Герман замолчал, так как ему показалось, что он рассказал достаточно.

Луиза с удивлением взглянула на него.

— Все это кажется мне очень странным! — сказала она. — Наверное, у Берканьи какие-нибудь другие затаенные цели; он не стал бы тратить временя, чтобы беседовать с вами о литературе…

Герман покраснел и, чтобы выйти из затруднительного положения, тотчас же придумал ответ, хотя не совсем близкий к истине.

— Берканьи упомянул и о вас, господин Рейхардт, — сказал он торопливо, — и расспрашивал о ваших новых композициях, а бывший при этом секретарь Саванье заметил, что генерал-директор очень любит ваши мелодии…

Рейхардт расхохотался.

— Весьма обязан ему за эту честь! — Воскликнул он. — Как может человек интересоваться тем, чего не понимает! Вероятно, Берканьи называет мелодиями мои политические пассажи, ну, а дальше…

— Я ничего не возражал, и Берканьи прекратил расспросы… Скажите, пожалуйста, какого вы мнения о Миллере? — добавил Герман, чтобы переменить тему разговора.

— Он теперь в Геттингене, — ответил капельмейстер. — Вам известно, что он по нездоровью должен был отказаться от должности секретаря министерства. Этот важный пост совсем не годился для него, потому что он применял кропотливость исторического исследования к такому делу, как быстрое созидание нового государства, где приходится дорожить каждой минутой. Король назначил его теперь членом государственного совета и попечителем всех университетов нашего государства. Ах, если бы ученый Миллер был таким же хорошим дельцом, как историком! Но у него нет ни проницательности, ни силы воли, чтобы постоять за истину, а также «savoir faire» и знания людей…