Карнавал короля Иеронима - [144]

Лина не в состоянии была долее сдерживать свое волнение и со слезами бросилась Герману на шею.

— Теперь по крайней мере мы будем избавлены от страха и беспокойства! — воскликнула она, затем видя, что поступила неловко, опустила руки и со смущением взглянула на мужа.

— Ну, слушайте, — сказал Гейстер, — я расскажу вам, каким образом я узнал об отъезде таинственной красавицы. Сегодня утром, подходя к министерству, я увидел, что ворота отворены, и воспользовался этим, чтобы пройти через двор в мое отделение. Прежде всего поразил меня дорожный экипаж с почтовыми лошадьми, стоявший у крыльца, так что я не сразу заметил Симеона, который тут же, во дворе, разговаривал с Лебреном, одетым в дорожное платье. Поравнявшись с ними, я снял шляпу. Министр ответил на мой поклон и, вероятно, прочел на моем лице недоумение, потому что обратился ко мне с такой фразой: «Вы не ожидали меня встретить здесь, любезный Гейстер, но я провожаю племянницу моей жены, которая возвращается в Париж по требованию своей матери. Месье Лебрен из любезности едет с нею до Майнца»… При этих словах Лебрен коварно улыбнулся, но я услышал голос госпожи Симеон, которая спускалась по лестнице со своей племянницей, и поспешно удалился… А теперь, Герман, соберись с силами, чтобы мужественно перенести неожиданную разлуку. Выражаясь поэтическим языком, «зашло блестящее светило; ты напрасно будешь томиться и искать его; оно скрылось с глаз твоих!»…

— Но ведь это было только ночное светило, спутник Юпитера! — возразил со смехом Герман. — Я не стану особенно оплакивать его. А теперь выслушайте мой рассказ, который, вероятно, еще больше удивит вас.

— Не хвались раньше времени, Герман, — посоветовала Лина. — Быть может, то, что ты хочешь сообщить нам, не будет для нас новостью…

Гейстер сделал знак жене, чтобы она молчала и, обращаясь к Герману, пригласил его перейти в столовую и сесть за обед.

— Мы успеем еще выслушать твой рассказ, — сказал он, — а теперь позволь мне заметить, что твое отчаяние выражается довольно странным образом! Я давно не видал тебя таким веселым, и приписываю это расстройству нервов.

— Ты поймешь мое состояние, — пояснил Герман, — если я скажу тебе, что исчезнувшее светило так низко упало в моих глазах, что я сразу утешился, когда прочел одно письмо, которое случайно попало ко мне.

— Действительно, в Касселе письма часто попадают не к тем лицам, которым они адресованы. Но я все-таки удивляюсь твоему легкомыслию: мне кажется, что потеря любимой девушки должна быть тем больнее для тебя, что ты вместе с тем утратил веру в нее…

Герман был несколько смущен этим замечанием и ответил серьезным тоном:

— Любимой девушки! В этом и заключалось мое безумие или ребячество, называй, как хочешь, что я вообразил себе, что могу заставить себя полюбить Сесиль и даже решил домогаться ее руки. И, знаешь ли, с какой целью?

— Знаю, и поэтому ты можешь прямо говорить со мной, — отвечал Гейстер.

— Я надеялся, что этим успокою тебя, Людвиг! — проговорил Герман взволнованно. — Разлука с вами пугала меня… Моя женитьба прекратила бы все толки; с другой стороны, при виде вашего семейного счастья я стал мечтать о подруге жизни, и вместо золотой монеты едва не навязал себе потертую игорную марку. Одна мысль об этом приводит меня в ужас!..

— Успокойся, мой дорогой Герман, — сказал Гейстер, — беда миновала и слава Богу! Не будем больше говорить об этом и вообще отложим наше объяснение до другого раза. А теперь выпьем шампанского за нашу дружбу!

После обеда Герман отправился домой, чтобы закончить срочную работу, и обещал зайти завтра утром, чтобы идти вместе на прогулку, так как все присутственные места велено было закрыть по случаю возвращения их величеств; и Гейстер тоже мог располагать собой.

* * *

На следующий день Иероним вернулся из Ненндорфа в девять часов утра, чтобы иметь время отдохнуть с дороги и принять королеву по ее возвращении. Высшие государственные сановники и придворные встретили его величество на крыльце загородного дворца. Король был в мрачном настроении и, обменявшись несколькими словами с приближенными, велел позвать к себе Берканьи.

— Скажите, пожалуйста, — спросил он, — кто здесь ведет переписку с Парижем? Императору известно все, что касается меня и даже моей частной жизни. Неужели вы до сих пор ничего не узнали об этом?

— Несмотря на все старания я не мог напасть на след этой корреспонденции, ваше величество, — ответил генерал-директор полиции. — Мы с Потау учредили самый строгий надзор за письмами, адресованными в Париж; ни одно из них не остается непрочитанным, но пока ничего не открыто!..

— Вам, конечно, известно, что Геберти не могла скрыться даже в доме министра юстиции! Мне жаль бедного Симеона, который был совсем одурачен этим милым созданием… Но так как в Париже Геберти пользуется самой дурной репутацией, то ее отъезд не особенно огорчил бы меня, если бы не вмешательство императора! Ведь она не первая, которую мой августейший брат выпроваживает из Касселя. Во всяком случае, советую вам, Берканьи, принять более решительные меры, чтобы открыть шпиона, иначе мне придется назначить начальником полиции человека более способного к этой должности, нежели вы.