Кармилла - [3]

Стоял теплый летний вечер. Отец пригласил меня немного погулять по лесу. Мы часто выходили полюбоваться живописными окрестностями, расстилавшимися вокруг замка. Приблизившись к опушке, отец произнес:

— Генерал Шпильсдорф обещал навестить нас, но, к сожалению, его визит задерживается. Он прибудет гораздо позже, чем я ожидал.

Генерал собирался погостить у нас несколько недель, и мы ожидали его приезда со дня на день. Он намеревался представить нам мадемуазель Рейнфельдт, племянницу, находившуюся на его попечении. Я ни разу не видела эту юную леди, но слышала о ней самые лестные отзывы и надеялась, что ее компания внесет приятное разнообразие в мою жизнь. Девушка, живущая в городе и постоянно вращающаяся в обществе, вряд ли поймет, как огорчило меня это известие. Я много дней с нетерпением ждала приезда генерала и знакомства с его очаровательной воспитанницей.

— А когда он приедет? — спросила я.

— Не раньше осени. Полагаю, месяца через два, — ответил отец. — И я рад, дорогая, что ты так и не успела познакомиться с мадемуазель Рейнфельдт.

— Почему? — спросила я, огорчившись и в то же время сгорая от любопытства.

— Бедняжка умерла, — ответил отец. — Сегодня вечером я получил письмо от генерала. Извини, что не сказал об этом сразу, но тебя в это время не было в комнате.

Я была потрясена до глубины души. В первом своем письме, полученном шесть или семь недель назад, генерал Шпильсдорф сообщал, что племянница немного захворала, но полагал, что в ее нездоровье нет ни малейшей опасности.

— Вот письмо генерала. — Отец протянул мне конверт. — Мой бедный друг совсем потерял голову от горя. Судя по письму, он близок к помрачению рассудка.

Мы сели на простую деревянную скамью, укрытую под сенью раскидистых лип. Природа дышала печальным великолепием. Солнце скрывалось за лесом, окрашивая в алый цвет искрящуюся поверхность ручейка, что протекал около замка. Багряный потоке плеском вырывался из-под крутого мостика, струился, журча и извиваясь, среди могучих деревьев и плескался почти у самых наших ног. Я прочитала письмо генерала Шпильсдорфа дважды — один раз про себя, второй раз вслух — но все-таки не могла до конца понять его смысл, потому что во многих местах генерал сам себе противоречил. Эта лихорадочная записка горела таким искренним негодованием, таким пылом, что я вынуждена была согласиться с отцом — горе, по-видимому, помрачило рассудок генерала.

Письмо гласило:

Я потерял мою дорогую доченьку — да, я любил ее как дочь. В последние дни болезни моей милой Берты я не мог написать вам, потому что сам не осознавал, насколько серьезна грозящая ей опасность. Я потерял ее и наконец, слишком поздно, узнал все. Малышка скончалась в блаженном неведении, полная радужных надежд на счастье в загробной жизни. Всему виной злодейка, воспользовавшаяся нашим слепым гостеприимством. Я-то думал, что принимаю в дом девушку благонравную и порядочную, очаровательную подругу для моей бедной Берты. О небо! Как я был глуп! Благодарение Богу, моя крошка умерла, не подозревая, кто явился причиной ее страданий. Она ушла в мир иной, даже не догадываясь о характере своей болезни и о гнусном пристрастии, обуревавшем виновницу наших бедствий. Весь остаток своих дней я посвящу тому, чтобы выследить и уничтожить это чудовище. Надеюсь, я сумею достичь своей благородной цели. Сейчас меня ведет по следу едва различимый луч света. Многие предупреждали меня о серьезности происходящего, но я ничему не верил. Теперь я проклинаю свое ослиное упрямство, слепоту, самоуверенность, но… слишком поздно. Я пребываю в глубоком нервном расстройстве и не способен связно рассказать о случившемся. Мысли мои блуждают. Как только поправлюсь, я намереваюсь целиком посвятить себя расследованию этого ужасного злодеяния. Возможно, расследование приведет меня в Вену. Если останусь в живых, то осенью, месяца через два, коли позволите, навещу вас и расскажу о том, что сейчас не осмеливаюсь доверить бумаге.

Прощайте.

Молитесь за меня, дорогой друг.

Так кончалось это странное письмо. Хотя я ни разу не встречала Берту Рейнфельдт, при известии о ее смерти глаза мои наполнились слезами.

Солнце уже село, сгущались сумерки. Я отдала отцу письмо генерала Шпильсдорфа.

Наступил ясный тихий вечер. Прохаживаясь среди деревьев, мы пытались разгадать смысл бессвязных фраз странного письма. Пройдя около мили, мы вышли на дорогу, ведущую к замку. Ярко светила луна. Неподалеку от подвесного моста мы встретили мадам Перродон и мадемуазель де Лафонтен — они вышли с непокрытыми головами погулять под лунным сиянием.

Подойдя ближе, мы услышали их голоса. Дамы оживленно переговаривались. Возле подвесного моста мы остановились, чтобы вместе полюбоваться живописными окрестностями.

Перед нами открывалась поляна, по которой мы только что прогуливались. По левую руку от нас дорога огибала куртины величественных деревьев и терялась в густой чаще, по правую — подбегала к горбатому мостику, возле которого высилась разрушенная башня, когда-то охранявшая древний путь. Сразу за мостиком вздымался крутой холм, поросший деревьями; в тени виднелись увитые плющом серые скалы.