Карманная книжка для приезжающих на зиму в Москву - [18]
Парижская мода 1790–1791 годов. Французская гравюра. 1792-1793
27. Забавы и зрелища сего времени
В сие время каждое воскресенье начинают съезжаться на бег, который есть наш российский Нев-Марк. Сие учреждение занято от англичан, которые также нас выучили держать заклады, учреждать призы и проч. – Прочие забавы и зрелища сего времени назначить трудно; но из тех, которые гораздо более прочих занимают собою светских людей, суть; разные искусные ташеншпилерства, или по простому наречию фокусы-покусы, балансерство или ходьба по веревкам, искусные кукольные комедии, китайские тени и показывание разных редких и удивительных животных. В сии сборища съезжаются смотреть не штукотворств и забав, но друг друга сами себя. До начала зрелища все представляют собственные свои лица и кричат вытверженные ими монологи повестей и рассказов. По беспрерывному и великому шуму можно подумать, что съезжаются туда как будто пробовать свой голос. Многие пожилые старички хотя и уверяют, что в их время в России не все вдруг говаривали, но ныне сими сборищами доказывается, что мода на сие миновалась и обычай сей совсем брошен. Уверяют многие, что будто за несколько лет прежде люди говаривали так, что и другие их выслушивали, равно как и предлагавшие разговор не продолжали оный беспрестанно, но дожидались ответа, которому внимали с рачением. Сказывают, будто бы и самая приятность разговоров состояла прежде во взаимном сообщении друг другу своих мыслей со скромностью и вниманием, хранимым с обеих сторон, ибо в тогдашние времена составлялся разговор двумя или несколькими людьми, которые говорили, дожидаясь ответа, и двумя или несколькими, которые отвечали и были выслушиваемы. Но ныне сколько бы ни прилежно и внимательно вслушиваться в разговоры сих обществ, однако ж весьма трудно узнать, кто говорит и кто отвечает, кто рассказывает и слушает, кто кричит и кто молчит, ибо там все вдруг говорят, рассказывают и кричат. Может быть, с тех пор как умножились у нас журналы и словари, все начали думать, что знают все и имеют право не выслушивать друг друга. Может быть, многие столь начитались сих словарей, что чрезмерно повредили тем свою голову и по ошибке положили оную в число тех же самых словарей. Может быть, умы многих так уже настоялись, что выбили из головы ту скромность, которая доселе старинному мозгу служила вместо пробки. Может быть, многие опасаются, чтоб не заплесневели острые слова, не завяли замысловатые повести и не выдохнулись бы самые спиритуозные вести и новости. Но какая бы ни была тому причина, известно однако ж, что при сих сборищах почитается модою и великою наукою оной говорить всем вместе и не выслушивать друг друга. – Впрочем, съезжаются на оные зрелища для смотрения на одни только бюсты щеголей и щеголих. Хотя правда, что многие из сих забав приходят на вкус зрителей, однако ж молчание весьма наскучивает, а от сего и разные штуки скоро намозоливают глаза и самым любопытным щеголихам и щеголям. Все нетерпеливо дожидаются, чтоб сия галиматья скорее кончилась и началась бы галиматья между присутствующих. Все с великою жадностью ожидают выхода и разъезда. Тогда-то настает исполнение той цели, для которой съезжались. Какое вожделенное время! Какие сладчайшие минуты! Тогда-то из дверей по лестнице проливается быстрая река красот, уборов, пышности, богатства и мод. Шляпки, шарлоты, картузы, токи, наколки, волосы составляют приятное волнование, блистающее бриллиантами и камнями. Какая стесненная и ни в одном месте не прерывающаяся толпа тихо движущихся красавиц, щеголих, франтов, нарциссов, знатных, богачей, бедных, праздных, ротозеев и примечателей! Какое всюду благоухание помад, пудр, масел, эссенций и спиртов! Какое является усердие подлипал, которые продираются сквозь толпы, дабы достигнуть тех красоток, которых они издалека завидели! Инде мнимо недовидящие наводят на нас модные свои стеклышки. Инде те, которые за теснотою не могут подойти, издалека друг другу кланяются одними глазами и знаками и, следуя сильному движению, кричат или дуют нам под уши. Нежный, приятный и звонкий глас прекрасного пола составляет пленяющее разногласие и шум. Громкий смех и хохотня, живые и горячие разговоры служат вместо музыки, по тактам коей ступает и шествует сия модная толпа. Какая-нибудь модная песенка напевается тогда по разным местам сего скопища людей. Инде твердят острое слово, внедавне сказанное каким-нибудь бель-эспри. На иных тут-то нападает приятная задумчивость, а у других похищается сердце теми красавицами, позади коих они шествуют.
Сколько бы могло представиться здесь нравственных рассуждений о роскоши! – Но какая до того нужда? Здесь виден только ваш блеск, а не мрачность. Тут видны прелести лица, а не безобразие души. Тут все пороки под личиною и все дела и таинства под завесою. Что за дело исчислять тех людей, которые подавлены пышностью? Что за нужда до тех людей, которые в селах едят заплесневелый хлеб, оттого что в городе появилась какая-нибудь новая мода? He нужно нам соображать, что великое множество лошадей, на которых привезены празднолюбцы, и те тысячи слуг, которые определены ездить на запятках, все исхищены от хлебопашества. Heкстати приводить на память тех ремесленников, которым не заплачено за труды их. Нужно ли думать, сколько дано пощечин за уборы, которыми мы восхищаемся? Нужно ли думать, чрез какие средства богато наряжена помещица, прелестно окутана дочка кощеева и изукрашена судейша? Может быть, есть из нас и те, на счет коих они наряжены, однако ж должны мы только что удивляться им, и сим-то удивлением порождать уважение к роскоши, и вселять охоту следовать оной на счет собственного нашего убытку или подобных нам… Оставим такие скучные и несносные бредни. Обратим лучше внимание наше на то, дабы не упустить столько удобных случаев к обнаружению наших достоинств и оказанию важных учтивостей и услуг. Поспешим скорее подойти и отвесить пять или десять пренизких поклонов старушке, родительнице прекрасных и богатых дочек. Поспешим пошептать нечто на ухо нескольким знакомым красоткам. Явимся пред кем-нибудь из соседей наших и постараемся им доказать, что особа наша сделалась уже известною мебелью в свете. Поворчим знакомым старичкам тридцать почтений от наших батюшек. Пожмем руки у сотни щеголей, поздороваемся с друзьями словечком ferviteur très-humble
