Карлик Петра Великого и другие - [68]

Хотела она взять с собой и белые с красивой кожаной оторочкой валенки — Васин подарок с первой зарплаты после окончания им ремесленного училища, да молодой немец, увидев, как она надевает их у порога, с восхищенно-сердитыми выкриками забрал их у нее. Пришлось надеть оставшиеся от мужа (он пропал без вести в финскую войну) старые ботинки, большие, тяжелые, из местами потрескавшейся, но все еще надежной кирзы.

На следующий день всех взрослых устьинцев погнали на работу — рыть окопы на пустоши Барбач, лежавшей на востоке за деревней, между рекой и лесом. Тиханыч, пьющий бессемейный мужик, уцелевший из-за своей астмы от осенних мобилизаций и назначенный теперь немцами старостой, определил Анну Егоровну в бригаду, посланную рубить лес для брустверов.

До делянки было километров семь. Немцы выделили для перевозки бревен грузовик, нашлись также две лошади из колхозной конюшни и сани.

В лесу было безветренно и тихо. Делянку занесло глубоким снегом, отметившим белыми холмиками пни и волнами легшим на поваленные деревья; кое-где необрубленные сучья приподнимали белую пелену. Глухая снежная стена высилась вокруг — казалось, снег забил все просветы между деревьями.

Но уже через час все изменилось — делянку изрыли следы человеческих ног и длинные борозды, оставленные бревнами, которые волокли к грузовику и саням, запахло горьким дымом костра, тишину раскололи звонкие звуки рубки. От первых ударов топоров на людей бесшумно падали мягкие, рассыпчатые горы, оставляя в воздухе искрящуюся снежную пыль; потом слышался сухой треск, ствол, качнувшись, падал в снег и на мгновение исчезал в клубах взвившегося белесого праха.

К концу дня, когда солнце мутно заалело за верхушками деревьев, Анна Егоровна поняла, что без валенок пропадет. Ботинки забились снегом, свалявшимся ледяными комками в складках портянок, которые она обмотала поверх шерстяных носков, ноги были мокры до колена. Она уже чувствовала сухой жар своей кожи на висках, скулах и легкую ломоту в теле. Работавшая рядом с ней баба, почуяв неладное, приложила ладонь к ее лбу и испуганно вскрикнула:

— Ой, бабы, да она вся пылает!

Анну Егоровну отвели к костру и отправили в деревню с первыми гружеными санями.

Едва тронулись, повалил снег, стало быстро темнеть. Сидя в санях на бревнах, Анна Егоровна с трудом двигала закоченевшими пальцами ног в мокрых ботинках и, поправляя за поясом топор, все плотнее куталась в телогрейку — начинался озноб. В ней росла безотчетная тревога. В наплывающей со всех сторон мгле ей чудилось, что темные стены леса все теснее обступают дорогу и вот-вот какое-нибудь приземистое, корявое дерево выбежит, выпрыгнет из темноты на нее. Она с трудом стряхивала наваждение и переводила взгляд на спину старика Крутова, державшего поводья, — и тут же, несмотря на то, что Анна Егоровна знала его с малолетства, спина его начинала казаться ей зловещей и страшной.

При выезде из леса со стороны пустоши внезапно раздались выстрелы — сперва одиночные, потом к ним присоединились короткие очереди, наконец что-то ухнуло — раз, другой, третий… Мосластая пегая лошадь с впадинами в паху от старости и бескормицы прянула ушами и зафыркала. Натянув вожжи, старик остановил сани и прислушался.

— Никак наши, а, Егоровна?

Она не ответила, думая об одном, от чего замирало сердце: а что, если там, совсем рядом, Вася?..

Стрельба разгоралась. Крутов поерзал на бревнах и решительно заявил:

— Подождем, мало ли что.

Анна Егоровна опять промолчала. Конечно, он там. Зайдет в дом, а ее нету.

Старик, кряхтя, начал сворачивать цигарку. Покурил, глубоко вдыхая едкий дым. Потом долго сидел, тяжело вздыхая и бормоча: «Подождем, Егоровна, ничего, подождем…» Сворачивал новую цигарку. Курил….

…А ее нету.

Снег кончился. Мороз завернул еще крепче.

— А бабы, что ж бабы-то не идут? — вдруг громко сказал Крутов, по-видимому, донельзя удивленный этой мыслью. — Ну да, ничего, у них костер, не замерзнут. Может, и нам огоньку запалить, а, Егоровна? Ты подожди, я сейчас хворосту наберу…

Он вылез из саней, взял топор и, увязая в снегу, побрел в темноту.

— Эй, Егоровна, слышь, не бойся! — донесся его голос. — Я мигом.

Когда он вернулся с охапкой еловых ветвей, в санях никого не было.

Анна Егоровна вначале брела по лесной дороге, почти наугад, то и дело сбиваясь на обочину и проваливаясь в сугробы. Но при выходе из леса посветлело, идти стало легче. Бой затихал, отодвигаясь куда-то за деревню, на запад, где темное низкое небо переходило в прозрачную сиреневую мглу.

Дальше, однако, дорогу совсем замело, и Анна Егоровна, боясь сбиться, решила срезать оставшуюся часть пути, пройдя к своему дому напрямик по пустоши.

Сойдя с дороги, она двинулась по мглистой белизне, высоко поднимая ноги, а потом, устав, стала просто разгребать снег ногами, как будто шла на лыжах. Порой она останавливалась и нагибалась, чтобы отереть снегом горячий лоб, несколько раз падала, споткнувшись о кочку или о колтуны смерзшейся травы. Где-то, почти рядом с деревней, Анна Егоровна вновь упала на колени, однако почувствовала, что на этот раз споткнулась о что-то твердое и продолговатое. Оглянувшись, она увидела торчавший из снега валенок. Не веря глазам, потрогала и почувствовала пальцами жесткий ворс. При мысли о покойнике ей стало страшно. «Вдруг потяну, — а он вскочит?» — подумала она и все же, ухватив валенок двумя руками за носок, дернула на себя. Но окоченевший мертвец не давал ограбить себя. Анна Егоровна в отчаянии села в сугроб и тут заметила, что почти не чувствует своих ног. «Без валенок пропаду», — подстегнула она себя. Поднявшись, она расчистила ногу мертвеца до колена, вынула из-за пояса топор и стала рубить. Потом, откопав второй валенок, отделила от тела и его. Было такое чувство, что она рубит лед.