Карл Великий - [3]

   — Карл всё же слишком легкомыслен и прямолинеен, чтобы сделаться правителем, — сказала мать, когда мы зашли довольно далеко в рожь. — Если бы твой отец дожил до сегодняшнего дня, он мог бы согласиться со мной.

   — Мы не знаем этого наверняка, — осторожно возразил я, вспомнив злобно выпученные глаза Карломана. Если честно, за эти несколько лет я даже ни разу не попытался приблизиться к выполнению отцовского завета. Я совершенно не понимал, как это можно сделать, а главное — зачем?

Мать закусила губу, как делала всегда перед тяжёлым разговором, и затолкала под полотняный платок почти невидимые прядки тонких седеющих волос:

   — Афонсо, ты уже вырос. Тебе нужно кое-что узнать. Конечно, я не смогу рассказать так хорошо, как отец, но что делать!

Над полем в раскалённом небе звенел невидимый жаворонок, а за королевским замком на горизонте притаилась туча. Пока ещё маленькая, но пугающе тёмная.

«Ничего хорошего мне это знание не принесёт», — подумал я.

Мать с сомнением оглядела меня. Видно, колебалась: стоит ли говорить.

   — Афонсо, — наконец решилась она, — у нашей семьи есть... особенности, которые мы держим в тайне. Во-первых, скажи, ты знаешь, кто мы?

Я задумался. А правда, кто мы? Переписчики? Книжники? Мать звали «вдова книжника», но ни она, ни я не имели доступа к свиткам.

   — Мы... христиане? — я боялся ошибиться и разозлить её. На расправу моя мать скорая, особенно когда не в настроении. Она опустила голову и сердито засопела. Значит, я ответил неправильно?

   — Ну, по племени-то мы кто, ты хоть знаешь?

   — А! — обрадовался я. — Франки, конечно.

Сказал и тут же засомневался. Мальчишки в детстве спрашивали меня: почему у нас в семье у всех носы и волосы не такие, как у франков. Отец тогда объяснил, что мы — нездешние, происходим от саллических франков, пришедших с морского побережья.

   — На самом деле, мы не франки, Афонсо, — спокойно сказала она, отрывая у ржаного колоска длинные усики, — совсем не франки.

   — А кто? — испугался я. — Лангобарды, что ли?

Мы — эллины. Греки то есть. Только про это никто не должен знать, понимаешь?

Я ничего не понимал. С Грецией, то есть с Византией, наш Пипин вроде бы не воюет. И при дворе у него есть два грека. Один книжник, как был мой отец, другой — музыкант. Я их обоих видел. Зачем тогда нам скрываться?

   — А почему никто не должен знать, что мы греки? — спросил я у матери.

   — Греки бывают разные. Мы изгнанники. Я происхожу из рода служителей храма Аполлона, а родоначальник семьи твоего отца — профессор знаменитой афинской школы философии. Эта школа была гордостью нашей науки, пока император Юстиниан из-за своей дикости не закрыл её, а профессоров выгнал из страны с позором. Чуть позже разрушили храм Аполлона. На его месте построили христианский монастырь. В итоге Афины из средоточия прекрасного превратились в захудалый городишко. Зато они в очередной раз поборолись с язычеством!

   — Так вот почему... — мне тут же вспомнилось совсем не набожное выражение лица матери, случайно подсмотренное в церкви несколько лет назад.

Мать со вздохом кивнула:

   — Мне не за что их любить. Во имя своего сумасшедшего бога, они насаждают всюду невежество и дикость. Хотя, что с них взять? Они же варвары!

   — А как же Рим? — я знал от дяди, что именно римляне называют всех варварами.

Мать усмехнулась:

   — Тем хуже для Рима. Ему и не снилась слава Афин. Римляне только воевать и умели. Да и то в прошлом. Все науки они переняли у нас, эллинов.

Я посмотрел на мать. Её глаза сверкали, голова, гордо поднята, грозя скинуть скромный полотняный платок. Я не помнил её такой.

   — А ты видела те Афины? Ну, когда школу ещё не закрыли?

Она засмеялась.

   — Это случилось, когда ещё мой дед не родился. Ох, только бы дядя помог отдать тебя в учение! Хотя чему там в этом монастыре научат, кроме писаний про их бога?

Тёмная туча уже закрыла полнеба. Время от времени погромыхивало.

   — Ливень будет, а то и град, — забеспокоилась мать. — Надо успеть поговорить, на вилле слишком много ушей. Не перебивай меня больше.

Всё-таки она не успела. Мы с ней здорово вымокли, пока бежали через поле к большому раскидистому дереву. Но её рассказ вызвал у меня гораздо больше неприятных ощущений, чем мокрая одежда.

Оказывается, мы принадлежим к древнему храму Афины, а в церковь ходим, чтобы не вызывать подозрений. Нашим же богам поклоняемся тайно.

   — И ты тоже ...что-то делаешь тайно? — с ужасом спросил я, забыв, что нельзя перебивать.

   — Конечно, — строго сказала мать, — помнишь, ты ещё несколько раз пугался, когда просыпался и не находил меня? А теперь молчи и слушай.

Она недовольно поджала губы.

Рассказ её включал незнакомые для меня слова и понятия. Как я сейчас понимаю, она, непонятно зачем, пыталась цитировать Аристотеля. Тогда своим детским умом я понял её так:

Все мы, не исключая женщин, должны учить наизусть тексты древних мудрецов и философов, чтобы сохранить их от забвения. Эти тексты люди передают друг другу уже чуть ли не двести лет. Сейчас наступил очень выгодный для нас момент. Варварские короли наконец заинтересовались ещё чем-то кроме войны. Если действовать тонко — можно повлиять на королевские вкусы и подвинуть их в сторону науки. А уж изучив основательно труды древних, король вряд ли будет продолжать верить в это нелогичное и сумбурное учение о Троице и прочих несуразностях.