Карл Великий - [48]

Тем более что другое событие, ужасное и непостижимое, случившееся через пару лет после смены зубов, полностью вытеснило из памяти сей, в сущности, пустяк.

С вожаком стада происходило что-то тревожное. Он стал слабым, подолгу заставлял всех простаивать на одном месте, где самое вкусное уже было съедено и приходилось довольствоваться тем, на что обычно и внимания не обращаешь; иногда его шатало или начинало как-то подозрительно трясти. В стаде уже ощущалось недовольство стариком. И тогда вожак повел всех необычной дорогой. Долго они шли, а широкая река, к которой так или иначе время от времени стадо выходило, теперь не появлялась, и приходилось довольствоваться жалкими купаниями в мелких и мутных речушках. Но никто не роптал. Все покорно двигались за вожаком к известной ему одному цели. В этом шествии было что-то чинное и торжественное, и светлый слон, как и все остальные, чувствовал это в своем сердце, понимал и уважал.

Пройдя порядочное расстояние, стадо поднялось в горы, затем спустилось с них и шло дальше, столько же, как от великой реки до гор. Вожак вел свое стадо, и те, что шли рядом, почтительно взирали на заметный рубец, оставшийся после битвы с волосатым и темнокожим слоном. Почва под ногами менялась, она стала вязкой и влажной, все больше хлюпала и чавкала.

И трава здесь была совсем не такая вкусная, как там, далеко за горами, на берегах великой реки.

Но никто не роптал, потому что все догадывались, что конечная цель путешествия близка и скоро можно будет поворачивать назад, в родные края.

Наконец пред ними открылось огромное пространство, на котором лишь то тут, то там росли корявые и некрасивые деревья. Здесь вожак остановился, повернулся хоботом к своим подданным и встал как вкопанный. И он долго стоял так, молчаливо прощаясь со своим народом, и никто не шевелился, взирая на вождя. В небе проносились птицы, они плюхались в многочисленные лужи, сверкающие под солнцем на этой долине смерти, и сама эта влажная и вонючая долина то и дело исторгала из себя утробные звуки, как огромный слон, сладострастно переваривающий только что поглощенную, обильную и вкусную еду.

Простившись, вожак вновь развернулся и направился прямо туда, в эту распахнувшуюся влажную утробу, и никто не последовал за ним, почему-то зная, что отныне не нужно следовать, а нужно стоять и смотреть.

Он прошел порядочное расстояние, прежде чем его вдруг накренило на бок. Тут он остановился, поднял хобот и стал медленно проваливаться. Вот исчезли ноги, брюхо погрузилось в трясину, и все, кто это видел, стали шумно вздыхать от волнения. Вот уж только хребет и голова остались над поверхностью. Прощальный возглас исторгся из хобота, задранного высоко вверх, а трясина невозмутимо продолжала свое похоронное действо, заглатывая почтенного старца в свое чрево. Исчезла спина, затылок, уши, и вот только хобот остался торчать из болота, укорачиваясь и укорачиваясь, покуда мертвая зыбь не сомкнулась над ним. Так не стало вожака. Тогда один из старейшин первым повернулся и зашагал прочь от этого гиблого места, а все остальные покорно последовали за ним, тем самым признавая в нем нового вождя.

В тот год, когда светлый слон впервые узнал, что такое смерть, на другом конце земли, на берегу реки Сены, в городе Сен-Дени скончался король франков Пипин III по прозвищу Короткий.

Осиротевший народ провозгласил королями сразу обоих его сыновей – Карла и Карломана.

Карлу тогда было двадцать шесть лет, он имел жену Химильтруду и горбатого сына по имени Пипин.

Глава вторая Смута

Запах.

Он появился внезапно и сразу занял свое место в душе, оттеснив многое. В жизни светлого слона еще никогда не было такого запаха – столь дерзкого и волнующего, что уже ни о чем ином нельзя было думать, как об этом лезущем в ноздри нахале. Никакой иной аромат не шел с ним в сравнение, никакая пища не пахла так чарующе. А главное – не ясно, откуда сей запах исходит.

То ветер принесет его в своих теплых струях, то под травинкой обнаружится, то соскочит с ветки.

Немало времени прошло с тех пор, как стадо вернулось из далеких болотных кладбищ к берегам родимой реки, ведомое новым вожаком. Не один слон за это время оказался изгнан, испытав странное бешенство, коему покуда не находилось никакого объяснения. Покуда… Теперь, принюхиваясь к таинственному и манящему запаху, светлый слон смутно осознавал, что, возможно, приближается к пониманию. Едва только ноздри ощущали щекочущее дыхание этого запаха, в животе и груди слона рождалось томление. Оно вскипало и, клокоча, поднималось вверх, ударяло в голову, и тогда в глазах все начинало плыть и мутиться, как вода реки, взбаламученная неосторожными ногами. Если вскоре после этого запах не повторялся, рассудок медленно успокаивался и река сознания вновь струилась чистыми, холодными водами. Но если в другой раз запах проявлял себя дважды или, еще хуже, трижды подряд, тут уж недалеко становилось до беды – мозг воспламенялся, и приходилось изо всех сил напрягаться, чтобы не взвиться, не зареветь, не затрубить, не броситься на других слонов, как делали те, взбесившиеся.