Карибы - [21]

— Ты точно всегда был лишь козопасом на Гомере?

— Точно. А что?

— Дело в том, что частенько у тебя бывают такие извращенные идеи, что я тебя просто не узнаю. Тебе нравится властвовать над людьми, да?

— Нет. Мне просто хочется сохранить свою шкуру, которую хотят содрать все кому не лень. Долго они еще будут сидеть, уставившись на дурацкую шахматную доску, а? Сколько времени пройдет, пока они не поймут, что он нее никакого проку? В этот самый день они решат, что и мы без надобности и поджарят нас на обед, — и Сьенфуэгос ткнул в старика пальцем. — И еще кое-что важное: если мы объясним им, что существует и другая пища помимо человеческого мяса, она вкуснее и получить ее проще, то может, заставим позабыть старый образ жизни и спасем всех рабов. — Он многозначительно помолчал. — И жизнь моих будущих детей.

— Ты и впрямь веришь, что мы можем этого добиться лишь с помощью простой глиняной посуды?

— А также с помощью всего того, что сумеем им предложить из нашего мира.

— Чем больше мы будем давать, тем больше им будет нужно.

— О том и речь. Они никогда не прекратят желать то, что мы можем им предложить, — Сьенфуэгос немного помолчал и сжал руку своего друга, пытаясь склонить его к своей точке зрения. — Неужели ты не понимаешь? Сейчас их сила и власть над нами основана на том, что они примитивны и заботятся лишь о наполнении желудков. Так значит, надо заставить их думать о чем-то другом!

Старый Стружка довольно долго размышлял над предложением друга, потом снова выдернул из ноздри очередной волосок и убежденно кивнул.

— Да ты умен, Гуанче! — сказал он. — Чертовски умен, будет страшно жаль, если человек с твоим умом, как и я, с моими-то способностями, закончит жизнь в желудках у этих обезьян.

— Так за работу! — воскликнул Сьенфуэгос. — Давай дадим им столько всего нового, что у них не останется времени просить еще. Вот ведь черт! — засмеялся он. — В конце концов, они же женщины!

И действительно, они были женщинами, и когда они открыли, что существует столько полезных, чудесных и завораживающих предметов, свершилась настоящая революция — как будто настежь распахнулось окно, наглухо закрытое на протяжении веков.

Красивый сосуд с ручками, чтобы удобнее было носить воду; всевозможные горшки для приготовления пищи, хранения запасов и просто для украшения жалких хижин; кремень и трут для разведения огня — чтобы не мучиться, до крови сбивая руки, прежде чем добыть огонь трением, а потом не спать ночами, поддерживая его и охраняя, как самое бесценное сокровище; самые разные украшения — браслеты, ожерелья и серьги; примитивный ткацкий станок, на котором ткали самую грубую хлопчатобумажную материю — такой же предмет вожделения здесь, как в Европе — самые драгоценные шелка из Сипанго... Одним словом, все, созданное руками и фантазией испанцев, было встречено с таким изумлением и радостью, что казалось, будто кое-кто из карибок даже рад, что их воины так и не вернулись, а волосатые чужеземцы не окончили свою жизнь у них в желудках в первый же день, как попали в плен.

Главная способность Сьенфуэгоса заключалась, пожалуй, не в том, чтобы снабжать женщин разными предметами, а в том, чтобы заставить карибок их желать. Вскоре в борьбе за обладание этими вещами возникло самое настоящее соперничество, женщины стали завидовать соседкам, тем самым подрывая главный принцип устройства местного общества, где всё было общим.

— Мы создаем чудовищ, — заметил Бернардино из Пастраны как-то ночью, когда они созерцали звезды из двери хижины, только что построенной у леса, на берегу речушки. — Они же как дети — чем больше им даешь игрушек, тем больше им хочется.

— Уж лучше пусть чудовища дерутся за кастрюлю, чем пожирают сердце себе подобного, — ответил Сьенфуэгос. — Знаешь, о чем я думаю? Пришло время дать им настоящего бога.

— Бога? — удивился плотник. — Какого еще бога? Христа?

— Я недостаточно хорошо его знаю, чтобы проповедовать его веру. Я не крещеный, и мало что знаю — лишь то, что слышал краем уха. Как бы его ни звали — Христом или как-то еще, но мы должны вызвать в них страх, любовь и уважение к тому, кто считает человеческие жертвоприношения запретными, чтобы навсегда изгнать с этого острова традиции каннибализма.

— Неплохая мысль.

— Позже мы поговорим с ними о том, что представители разных рас на самом деле похожи, что нельзя обращаться с людьми, как с домашними животными, что нужно запретить рабство.

— То есть сделать их христианами.

— Ну, раз так, то сделаем их христианами, но сделаем по-своему, отбросим всё плохое, что имеется в религии и священниках, и воспользуемся лучшим в их учении.

— Это будет непросто.

— Гораздо сложнее было выбраться из той ямы живыми, а мы этого добились, — напомнил ему канарец. — Клянусь, я до конца жизни буду мучиться угрызениями совести, зная, что оставил на этом острове кучку несчастных, которых однажды съедят. Я был свидетелем печального конца двух бедолаг и любой ценой готов добиться того, чтобы подобное больше не повторилось.

Старик погасил самолично изготовленную сигару о стену хижины и слегка кивнул.

— Насколько я тебя знаю, если тебе надо, ты горы своротишь, — сказал он. — Ты парень с головой, и шариков в ней побольше, чем можно подумать. Скажу тебе честно: я горжусь тем, что познакомился с тобой и мы вместе пережили столько бед. Так что можешь во всем на меня рассчитывать, только имей в виду — после того, как они заглотили эту утку про шахматы и маленьких божков, крайне сложно будет убедить их в том, что на свете есть другой бог — неважно, зовут его Христом или как-то иначе — главное, что он стоит выше остальных богов. Даже если нам это удастся, мы тем самым порушим их картину мира, а это всегда опасно.