Карибы - [2]

— Как жаль! Ведь именно в горах я чувствую себя как дома, а прибрежную сельву я почти не знаю. К тому же я еще так слаб!

— Действие снадобья скоро закончится. Через три-четыре дня ты станешь таким же сильным, как прежде.

— Почему ты меня спасла?

— Я не хотела, чтобы мой ребенок родился без отца.

— Только поэтому?

Черные глаза гаитянки неотрывно смотрели на измученное лицо Сьенфуэгоса, но он по-прежнему не мог понять, какие мысли бродят у нее в голове.

Наконец, Синалинга кивнула на младенца, так и уснувшего, припав ротиком к ее груди.

— Когда-нибудь сюда вернутся твои соотечественники, — произнесла она. — И тогда ты будешь мне нужен, чтобы защитить моего ребенка.

— Они никогда не вернутся.

— Вернутся, — убежденно повторила она. — Я знаю, что они вернутся.

Мягко покачиваясь в широком гамаке, с которым он уже освоился и теперь считал, что спать в гамаке намного удобнее, чем на любом ложе, удобнее даже, чем на земле, где он всегда предпочитал спать, рыжий канарец задремал, напоследок подумав: а что, если Синалинга права, и его соплеменники когда-нибудь и в самом деле вернутся в эту дикую и далекую «Страну гор»?

Адмирал Христофор Колумб, отплывая в Испанию, поклялся, что непременно вернется, но канарец имел все основания не слишком доверять обещаниям вице-короля Индий. После той роковой ночи, когда их корабль потерпел крушение, у Сьенфуэгоса было достаточно времени поразмыслить о странном поведении адмирала на протяжении всего долгого и опасного пути, и доверие к нему окончательно пошатнулось.

Колумб не уделил бы ни единой минуты своего драгоценного времени никому и ничему, что не имело бы отношения к ее великой цели, не сделал бы ни единого шага, если он не вел к ее достижению. А цель эта была ничем иным, как сказочным царством Великого хана, которого он стремился достичь западным путем.

Вернется ли он, чтобы спасти тридцать девять человек, брошенных на произвол судьбы в так называемом форте Рождества, зависело от того, укладывается ли возвращение в круг его интересов, а также поддержат ли его на этот раз Их Католические величества, у которых и без того хватало проблем, чтобы еще и забивать себе голову столь сомнительными и рискованными предприятиями.

И наконец, оставался самый главный вопрос, которым канарец задавался снова и снова: сможет ли, черт возьми, адмирал Колумб снова найти этот затерянный в океане остров?

Для бывшего пастуха, человека сухопутного, необразованного и почти не имевшего представления о мире до того мгновения, когда ему пришла в голову дурная мысль приникнуть зайцем на «Санта-Марию», искусство навигации оставалось полной загадкой. Сколько бы он ни пытался его постичь, все равно ему казалось, что заставить корабль двигаться в нужном направлении, когда ветер дует совершенно с другого, можно только с помощью колдовства. И тем более он считал совершенно немыслимым найти затерянный посреди океана остров, сколько бы раз ему ни объясняли, как звезды и волшебная стрелка компаса показывают путь по воде.

Так что, как ни старались оружейник и Кошак его переубедить, он сильно сомневался, что Колумб не только сможет снова отыскать остров, названный им Эспаньолой, но даже сумеет найти обратный путь в Севилью.

А впрочем, какая разница, если, вернувшись, адмирал не найдет здесь ничего, кроме развалин и трупов?

После этого Сьенфуэгос проспал еще два дня. Проснувшись на третий день на рассвете, он обнаружил, что Синалинга и ребенок исчезли; вместо них стояла большая корзина с фруктами, поверх лежал грубый золотой браслет: по всей видимости, прощальный подарок женщины, с которой Сьенфуэгос все эти месяцы делил горести и радости.

Сьенфуэгос с горечью подумал о том, что остался самым одиноким человеком на планете, оказавшись среди враждебной природы в окружении существ враждебной расы. Наконец, взяв свою шпагу — ту самую, что подарил ему мастер оружейник, и верный, остро заточенный шест, он решился выйти из хижины и пойти взглянуть, что же осталось от форта. Вся его решимость рассыпалась в прах, едва он увидел гниющие останки товарищей, покрытые мириадами мух. Среди них он сразу узнал тела мастера Бенито из Толедо, а также Барбечо, Кандидо Рыжего и Кошака, пригвожденные стрелами к мачте, по-прежнему возвышающейся посреди двора.

От беспорядочной конструкции, которую они с таким трудом возвели из останков погибшего корабля, осталось лишь с полдюжины свай; обе хижины, где жили моряки, исчезли с лица земли, как и амбар, где они хранили припасы. Казалось, гигантский циклоп одним лишь пальцем разрушил хлипкую постройку. На берегу валялись разбитая шлюпка с «Санта-Марии» и маленькая бомбарда; казалось, она спит, устроившись на охапке листьев поваленной пальмы.

Море было спокойно, солнце ласкало спину, ни единый порыв ветра не тревожил листву деревьев, словно вся природа застыла в траурном безмолвии, умерев вместе с людьми.

Это безмолвие нарушало лишь жужжание миллионов мух, да шуршание сотен крабов, объедающих безногое тело, лежащее возле кромки воды. Это жуткое шуршание казалось перешептыванием высокопоставленных сплетников за обедом, наслаждающихся жуткой трапезой.