Карибский реквием - [99]

Моя мать, женщина из порядочной семьи, такая религиозная и строгая, на самом деле была чудовищной шлюхой. Нимфоманка с повадками аббатисы: традиционный персонаж порнографического романа. Имя моего отца неизвестно: один из многочисленной когорты ее случайных любовников. Я узнал об этом гораздо позднее, от одного из семинаристов, который был счастлив сообщить мне об этом. Тогда я понял, почему она любила сама меня мыть. Не для того, чтобы сделать чистым.

Я вызываю у вас отвращение? Вы полагаете, что я это все выдумываю? Или, может, пытаюсь оправдаться? Нет, Дагобер, я откровенен с вами и говорю правду. Моя мать была всего лишь грязной шлюхой, которую я безумно любил. Я попытался заменить ее Богом, но Бог никогда не приходил меня мыть. Бог не прижимал меня к себе. Бог посылал мне испытание за испытанием, чтобы доказать, что я всего лишь гнусное дерьмо.

Когда я отрезал себе член бритвенным лезвием, то понял, что стал свободен. Некоторое время спустя меня посвятили в сан, и в течение двадцати лет я добросовестно исполнял свои обязанности. Понемногу, принимая исповеди своей паствы, я осознал, что рассказы (довольно частые) о жестокости и сексуальном насилии отнюдь не оставляют меня безразличным. Выслушивая эти чудовищные признания, я ощущал, что живу полной жизнью. Именно тогда я испытал то самое чувство к своей молодой прихожанке, о которой я вам уже как-то рассказывал.

А, ну да, женщина, которую бил муж… Она даже не знала, чего ей удалось избежать!

Однажды Лонге упомянул при мне некий клуб, куда он приходил в поисках… скажем так, специфических партнеров. С уклоном в садомазохизм, как было модно в 70 – 80-е годы. Его слова упали на благодатную почву. Воспользовавшись временем, когда, насколько мне было известно, он находился в Европе, я, сославшись на необходимость навестить семью, инкогнито отправился в клуб. Я ходил туда несколько вечеров подряд как простой зритель, выпивал один-два стакана рома и пытался убедить себя, что мне там делать нечего. В клубе были и женщины, и мужчины, и постепенно я осознал, что женщины меня совершенно не интересуют. По правде сказать, единственным желанием, которое я по отношению к ним испытывал, было желание обладать острым, как лезвие, половым членом, чтобы он проникал в их нутро, неся смерть.

Этот образ и другие, подобные ему, фантазии, где я непременно представал в роли жертвы, не давали мне покоя долгими одинокими вечерами. И однажды, как сейчас помню, воздух тогда благоухал жасмином, однажды появился Лестер. Он вернулся с Гаити. Он был красив. Огромен и красив. Кельтский варвар из смутных времен. Силен. Лишен всякой морали. Он олицетворял все то, чем хотел бы стать я сам. Я сжался у себя в углу, но он направился прямо ко мне и сказал: «Иди». И все. Ни слова больше. Просто «иди», как Лазарю. Я встал, я пошел за ним и воскрес.

Какой бред! «Иди», нет, ну в самом деле! Вся эта болтовня, в то время как женщины были убиты взаправду! Успокоиться. Выпить немного тепловатой воды. Продолжить чтение. Он хотел знать, и вот теперь ему предстояло узнать.

Он привел меня на край ночи, в этот поmen'sland[125], где все человеческое упразднено и остается лишь крик или мольба. Я отыскал палача, способного перенести меня на небо, но, подобно тому как вампир не может до смерти обескровить своего любовника, Лестер, боясь, как бы я не умер, не решался со мной дать волю всем своим фантазиям.

Я догадываюсь, что ваше чувствительное сердце кровоточит при мысли о том, что ваш близкий друг Лестер оказывается тем, кого принято называть чудовищем. Но, видите ли, дело в том, что вследствие органического поражения спинного мозга Лестер страдает серингомиелитом, очень редким заболеванием, при котором утрачиваются физические ощущения и человек не способен чувствовать ни холода, ни жары, ни боли. Не стоит относиться к этому скептически, попытайтесь лучше понять. Мы ошибочно полагаем, что, коль скоро некоторые явления встречаются крайне редко, мы не можем наблюдать их в своем окружении. А ведь очевидно, что у трехголового чудовища или у младенца с острой иммунной недостаточностью имеются отец, родственники, соседи.

Моментальный снимок Лестера, расплывчатый и нечеткий. Он входит в маленькую кухоньку, примыкающую к их бюро. Опрокидывает полный чайник, кипяток выливается ему прямо на голые ноги, а он продолжает разговаривать, как ни в чем не бывало. Даг: «Лестер! Ноги!» – «Черт, ну да, как больно!» Лестер, раненный в драке, с распоротым животом, спокойно разговаривает в ожидании приезда «скорой», положив руку на открытую рану. Даг: вот это мужик! Какая стойкость! Крутой, мачо, Человек с большой буквы! Великий Лестер. Лестер-вор. Лестер-лжец. Друг. Предатель. Лестер, двуликий Янус Карибов, навсегда выставивший на посмешище Дага-простака.

Я был не способен испытывать любовь, Лестер был не способен испытывать боль. Мы прекрасно дополняли один другого. Я бы с радостью довольствовался одной лишь его дружбой, но у него имелись некие специфические потребности, которые он еще не реализовал в полной мере. Мало того, не знаю почему, но он упорно продолжал интересоваться женщинами. И тогда я решил предложить ему себя в качестве объекта для изучения природы боли. Благодаря Лестеру и его друзьям из службы общей информации Фрэнсис Го смог поменять гражданство и получить место в Сент-Мари. Когда мы узнали, что он должен совершить служебную поездку на Карибские острова, мы решили воспользоваться случаем.