Карибские сокровища - [10]

Странно, но верхний карниз расщелины также представлял собой гладкий вал, слегка втянутый вовнутрь, отчего зев пещеры по форме чем-то напоминал гигантский каменный рот с выпяченной верхней и слегка поджатой нижней губой из глины. Внутри свод уходил вверх, как нёбо, а дальше отверстие сужалось. Эта круглая дыра была до странности похожа на глотку — даже сталактит свешивался сверху, как «язычок», а пол поднимался двумя ровными холмиками, испещренными отверстиями и усеянными кусками обвалившихся камней, — точная имитация миндалин близ корня языка, у входа в гортань.

Я стоял в глухой, мертвой тишине и вдруг почувствовал, что попал в пасть какого-то отвратительного чудовища, может быть, даже самой Земли, и все ужасные массовые жертвоприношения, известные из древней истории Центральной Америки, пронеслись перед моим внутренним взором. Как сообщали ранние проповедники христианства — не исключено, что со значительными преувеличениями, — дикари сгоняли толпы людей, предназначенных для жертвоприношения, к гигантскому пылающему жерлу в земле, похожему на чудовищный зев. Я чуял мощный дух этого мертвого Молоха.

Но если отбросить все эти дурацкие сказки, действительность представляла собой чрезвычайно интересный и важный материал для наблюдений. Во-первых, свод, или нёбо этого чудовища, был истыкан дырами абсолютно правильной круглой формы, которые вели в трубы, поднимавшиеся на разную высоту, как я впоследствии выяснил. Все отверстия были заляпаны какой-то темно-коричневой массой, которая раньше, без сомнения, была жидкой, однако не оставила следов на полу, следовательно, не капала вниз. Это были типичные так называемые рытвины, только вверх ногами. Если камни попадают в углубление подстилающей скалы в русле сильного водопада, их крутит течением, и углубления, постепенно становясь еще глубже, принимают форму цилиндрических или даже сферических полостей — это можно наблюдать у подножия многих водопадов.

Возможно, что эти необычные, перевернутые рытвины образовались таким же путем. Пещера, должно быть, некогда была целиком заполнена водой, каким-нибудь ручьем или речкой, или вода просто периодически заполняла ее и отступала. Песок, занесенный водой, крутился в водоворотах, вытачивая все более глубокие впадины на месте неровностей в своде. Теперь река пробила себе путь вниз, на дно ближайшей долины, и пещера, оставшись значительно выше, стала совсем сухой.

Стараясь не шуметь, я присел на краю и принялся осматривать пещеру, которая была заполнена осязаемой вязкой тишиной и тем же редкостным запахом, который никак не припишешь только залежам гуано летучих мышей. Послышались и внезапно затихли какие-то шорохи, что-то капало, что-то звякнуло, как легонько столкнувшиеся медные монетки; иногда раздавался отрывистый писк; но все эти звуки, казалось, были отдалены на сотни футов, как эхо в громадном пустом соборе. И после каждого звука наваливалась все более гнетущая тишина.

Когда я наконец пошевельнулся — стал доставать фонарь из коллекторской сумки, — в одной из вертикальных труб раздалось отчаянное трепыхание крыльев, и из нее стаей вырвались летучие мыши. В неверном, сумрачном свете серые тельца так сливались с серой каменной стеной, что уследить за их полетом было невозможно; только вибрирующее трепетание крыльев выдавало их, когда они проносились мимо. Это навело меня на одну идею, и я вылез наружу — подыскать подходящую палку, подлиннее. Это не представляет труда в джунглях, где молоденькое деревце вынуждено тянуться на сотню футов вверх, чтобы пробиться к свету. Через несколько минут я уже вернулся с длинным, тонким и легким шестом, к концу которого привязал небольшую сеточку-сачок, которую всегда носил с собой именно для таких оказий. Держа в одной руке свое приспособление, а в другой фонарь, я сел на землю и стал осторожно соскальзывать вниз по склону, ведущему вглубь пещеры.

Я спугнул летучих мышей, сидевших в трубах, но с некоторыми предосторожностями мне удалось подобраться прямо к одной из таких труб, и тут я внезапно включил фонарь. Моим глазам предстало зрелище настолько жуткое, что я его едва ли позабуду. Труба была глубиной всего в три фута, с круглым гладким сводом, и вся она была усыпана крохотными двойными огоньками. Я повернул колпачок, чтобы сосредоточить свет фонаря, и тьма наверху рассеялась; глаза перестали светиться, зато на их месте оказались бесконечные ряды сверкающих, острых, как иголки, белоснежных зубов. Летучие мыши поворачивались, стараясь не спускать с меня глаз, скалясь и щелкая зубами. Они были слишком перепуганы светом, чтобы слететь с места; я подвел сачок к отверстию, просунул его внутрь трубы и сделал скользящий взмах. В ту же секунду я, видимо, сместил луч фонаря — и летучие мыши посыпались вниз, прямо в сачок, хотя две-три ухитрились протиснуться между стенкой и обручем сачка, как крысы.

Сачок был вместительный, длинный. Я взмахнул им в воздухе, повернул вокруг оси и опустил на землю.

Затем я одну за другой переловил летучих мышей, выпуская их из зажатого в кулаке сачка. Пятая или шестая зверушка остановилась и вся затрепетала, как это свойственно только летучим мышам, не решаясь заползти в полотняный мешочек, и я повел себя, как идиот, — решил ее подтолкнуть. Она мгновенно извернулась и вцепилась зубами в мой палец. Без преувеличения скажу, что этот укус был хуже всякой пытки. Нет, это было далеко не первое животное, которое позволило себе меня цапнуть, кусали меня и более крупные животные, например шимпанзе и разъяренная циветта, но никогда зубы животного до такой степени не напоминали рыболовные крючки. Artibeus planirostris обладает челюстями довольно мощными для летучей мыши, и разжимать их она не собиралась. Я был вынужден придушить ее свободной рукой.