Карьера одного борца - [35]

— Послушайте, сэр, — перебил его Люциан Уэббер, уже давно с негодованием пожимавший плечами, — я полагаю, что вы достаточно долго занимали внимание слушателей. Вероятно, найдутся еще желающие высказать свои мнения, которые, может быть, будут занимательнее для присутствующих, чем то, что вы рассказываете.

Его слова были прерваны криками:

— Продолжайте!

— Нет, нет!

— Довольно!

— Пусть говорит!

Они не были так громки и настойчивы, как крики толпы на публичных митингах, но произносились с большим оживлением и страстностью, чем это принято в светских гостиных. Кэшель, на минуту смутившийся этим инцидентом, обернулся к Люциану и наставительно ответил ему:

— Не прерывайте других, сэр. Настанет и ваш черед. Может быть, я скажу вам еще такое, чего вы и не знали до сих пор. Повремените. — После этого он опять стал продолжать свою странную речь:

— Я говорил об усилиях, когда этот джентльмен перебил меня. По-моему, ничего нельзя сделать в совершенстве, артистически, если делать это с усилием. Если какое-нибудь дело не может быть сделано легко и без напряжения, лучше совсем не приниматься за него. Это кажется вам странным? Но я скажу вам вещь еще более странную! Чем больше вы приложите усилий, тем меньших результатов вы достигнете. Я убедился в этом на своей собственной профессии. Но и в каждой профессии всякое дело, несущее на себе следы труда, усилия и напряжения, всякого рода стараний, — которые нам так усердно рекомендовал немецкий джентльмен, — всякое такое дело находится тем самым выше сил принявшегося за него человека, и потому не может быть хорошо исполнено. Возможно, что оно превышает его природные силы; но чаще всего это случается потому, что его плохо учили. Многие учителя заставляют учеников сразу делать такие напряженные усилия, что те через несколько месяцев оказываются уже разбитыми телом и душой. Это бывает во всяком искусстве. Я раз учил одного скрипача, который зарабатывал сразу сто гиней[7], сыграв одну или две пьесы, — и он сказал мне, то же самое бывает и со скрипкой: если вы станете с усилием налагать смычок или вообще напрягать при игре свои мускулы, то вы заиграете не лучше тех молодцов, которые потешают публику в трактирах за пару шиллингов в вечер.

— Долго ли нам придется слушать эту нелепицу? — сказал довольно громко Люциан, когда Кэшель замолк на минуту, чтобы перевести дух. Кэшель гневно посмотрел на него.

— По мне, — шепнул лорд Вортингтон на ухо своему соседу, — этот малый лучше бы поберегся и попридержал свой язык.

— Вы считаете мои слова нелепицей? Ну так посмотрите на эту картину, — не унимался Кэшель. Он схватил со стола карандаш и поднес его к картине, висевшей на одной из стен.

— Видите юношу в рыцарском вооружении? Это, вероятно, св. Георгий. Вон внизу и дракон, на борьбу с которым он вышел. Он уже сошел, как видите, с лошади, чтобы вступить в рукопашный бой. Там, наверху, на башенке стоит девушка почти без чувств от тревоги за св. Георгия. И ей есть за что тревожиться, уверяю вас! Разве его вид внушает уверенность в том, что он выйдет победителем? Посмотрите: он не умеет держать тяжесть и своего собственного тела на своих двух ногах. Ребенок одним пальцем повалил бы его. Взгляните на его напряженно вытянутую шею и на круглое, как луна, лицо, которым он повернулся к врагу, как будто предлагая ему одним здоровенным тумаком уложить себя на месте. Всякий из вас, конечно, ясно видит, что он слаб и нервен, как кошка. А почему производит он такое впечатление? Да потому, что он весь — напряжение и усилие; потому что нет свободы ни в одном из его членов; потому что он с таким же уменьем и с тою же легкостью держит свое тело, с какими любая из присутствующих здесь дам держала бы на плечах вязанку дров. Если бы художник, нарисовавший эту картину, знал лучше свое дело, он не решился бы отправить этого человека на бой в таком состоянии, не поставил бы его в такое нелепое положение. Но он не знал не только специальных правил борьбы, но общего правила, о котором я говорил вам: что легкость и сила, напряжение и слабость всегда неразрывно связаны. Что же, — обратился Кэшель к Люциану, — вы все еще убеждены в нелепости моих слов?

И он с удовлетворенным видом замолчал. Его разбор картины произвел заметное впечатление на слушателей. Бедный Кэшель не знал, что среди гостей присутствует сам творец ее, художник Адриан Герберт.

Люциан не счел возможным оставить поведение Кэшеля без достойного ответа.

— Так как вы первый подали пример нарушения требований деликатности, сэр, — сухо сказал он ему, — то я позволю себе заметить, что ваша теория, если только можно назвать ее этим словом, полна самых грубых противоречий.

Кэшель нисколько не обиделся, а спокойно поставил канделябр на стол и вплотную подошел к Люциану, который окинул его высокомерным взглядом и не тронулся с места.

— Я вижу, что вы плохой знаток живописи, — добродушно начал Кэшель. — В таком случае попытаемся рассуждать проще. Предположим, что вы хотите дать мне как можно более чувствительный удар. Что вы для этого сделаете? По своей теории вы должны собрать все свои силы и ударить меня. Но со мной вы этим ведь не покончите. Вы только разозлите меня, тогда как сами уже потратили сразу все свои силы. Я же возьмусь за это дело без всякого напряжения, вот так… — Тут он осторожно приложил свою ладонь к груди мистера Уэббера и сделал ею легкое движение, от которого тот отскочил, как мяч, пролетел несколько шагов и упал в стоявшее там кресло.