Карьера Никодима Дызмы - [7]

— Дорогой пан Дызма! Как только с вами познакомился, сразу на меня нашло наитие: вы посланы мне богом. Если б это только оправдалось! Пан Дызма, золотой пан Никодим, обстоятельства с обеих сторон так удачно складываются! Вы ищете хорошей должности, а я уже дожил до того возраста, когда у человека силы на исходе. Уважаемый друг! Не сердитесь на дерзость… Но что бы вы сказали, если б я вам предложил взять на себя… ну, скажем, управление моими имениями и фабриками. Не подумайте, что это пустяк. Хозяйство сложное, взглядом не окинешь!

— Не знаю, справлюсь ли я. Я ничего в этом не смыслю, — откровенно признался Дызма.

— О, вы быстро освоитесь, — возразил Куницкий. — Впрочем, с фабриками я сам как-нибудь справлюсь. А вот разъезжать все время, толкаться по канцеляриям, добиваться милостей у какого-то Ольшевского, вести делав министерствах — для всего этого я слишком стар. Тут надо кого-нибудь поэнергичней, со связями, перед кем разные там Ольшевские хвост подожмут. Да и помоложе меня. Вам еще небось и сорока нет?

— Тридцать шесть.

— Вот это возраст! Дорогой мой, не откажите: у вас будут удобные комнаты по вашему выбору — или рядом с нами в доме, или в отдельном флигеле. Лошади, машина в вашем распоряжении. Хорошая кухня. Близко от города. Захочется проведать своих друзей в Варшаве — сделайте одолжение. Что касается условий — не стесняйтесь, предлагайте сами.

— Гм, — буркнул Дызма, — право, не знаю.

— Ну, скажем, так: тантьема в тридцать процентов от прибыли, которой вы добьетесь. Идет?

— Идет, — кивнул головой Дызма, толком не уяснив себе, на что соглашается.

— А оклад, скажем… две тысячи в месяц.

— Сколько? — удивился Дызма.

— Ну две тысячи пятьсот. Да разъездные, кроме того. Идет? Руку!

Дызма машинально пожал маленькую руку старика.

А тот, порозовевший, улыбающийся, вынул огромное вечное перо, ни на секунду не закрывая рта, заполнил мелкими округлыми буквами четвертушку листа и подсунул Дызме. И в то время как пан Никодим украшая свою фамилию затейливым, давно изобретенным росчерком, Куницкий отсчитывал из пузатого бумажника шелестящие ассигнации.

— Вот пять тысяч аванса, прошу покорнейше. А теперь…

И он стал обсуждать вопросы, связанные с отъездом Никодима.

Через несколько минут, когда в коридоре затихли шаги Дызмы, Куницкий встал посреди комнаты, и, потирая руки, прошепелявил:

— Ну, старик Куницкий, кто посмеет сказать, что ты не умеешь устраивать дела!

И правда, Леон Куницкий славился необычайной изворотливостью и редко ошибался: удачно намечал сделки и молниеносно их осуществлял.

Светало. На позеленевшем куполе неба кое-где мерцали потухающие звезды. Ровные ряды фонарей сочили болезненно-мутный свет.

Никодим шел по городу, и эхо его шагов гулко звучало в пустоте улиц.

Обрывки впечатлений путались и мелькали в голове, точно стеклышки калейдоскопа. Он чувствовал — все, что произошло, имеет для него огромное значение, но понять сущность событий был не способен. Он чувствовал, что нежданно-негаданно на него свалилось счастье, но не мог постичь, что оно означало, откуда взялось.

Чем больше он думал, тем неправдоподобнее, фантастичнее казалось ему вое случившееся.

Он останавливался в страхе, осторожно засовывал руку в карман и, нащупывая тугую пачку ассигнаций, улыбался. Вдруг ему стало ясно: он богат, очень богат. Он вошел под арку ворот и принялся считать. Боже мой! Пять тысяч злотых!

— Вот так куш! — вырвалось у него. Выработанный годами мытарств инстинкт подсказал естественную реакцию: надо спрыснуть. И, хотя ему не хотелось ни есть, ни пить, он свернул на Грибовскую улицу; он знал — пивная Ицека уже открыта. Он предусмотрительно вынул кредитку в сто злотых и спрятал ее в другой карман. Показывать много денег у Ицека было небезопасно.

Несмотря на ранний час, у Ицека была толчея. Извозчики, шоферы такси, кельнеры закрытых уже ресторанов, сутенеры, пропивающие ночной заработок своих «невест», бродяги с окраин, вернувшиеся после удачных «экспедиций», — весь этот люд наполнял две небольшие комнаты ровным гулом голосов и звяканьем посуды.

Никодим выпил две рюмки водки, закусил холодной свиной котлетой и соленым огурцом. Ему пришло в голову, что сегодня воскресенье и Валент не пойдет на работу.

«Пусть хамье знает, что такое интеллигенция», — подумал Дызма.

Он велел подать бутылку водки и кило колбасы, старательно пересчитал сдачу и вышел. Не доходя до Луцкой, он вдруг заметил Маньку. Она прислонилась к стене и стояла, уставясь в одну точку. Эта встреча почему-то обрадовала его.

— Добрый вечер, панна Маня! — крикнул он весело.

— Добрый вечер, — ответила та, с удивлением посмотрев на него. — Что это вы шляетесь по ночам?

— А вы чего не идете спать? — Сейчас пойду, — с досадой ответила Манька. Дызма внимательно на нее поглядел. Она показалась ему привлекательней, чем обычно. Худощава, правда, но стройна. «Сколько ей может быть? — подумал он. — Самое большее — семнадцать».

— Почему такая грустная? Она пожала плечами.

— Если б вы три ночи подряд бегали по улицам, как собака, и не заработали ни гроша, вы бы тоже, наверно, не скакали от радости.

Дызме стало неловко. Он полез в карман и достал несколько кредиток по десять злотых.