Карьера Никодима Дызмы - [66]

— Вам нездоровится?

— Нет, нет… Так кто же там?

— Куницкий.

— Ах, Куницкий… Хорошо…

— Примете его? — Да.

В кабинет вбежал Куницкий, все такой же вертлявый и такой же румяный. Еще в дверях поздоровавшись с Дызмой, он с невообразимой быстротой что-то затараторил.

Никодим смотрел на него с минуту, не в силах сосредоточиться, понять, о чем речь.

— Да, дорогой пан Никодим, года у меня прибавляются, но я не старею. Вот и у вас тоже чудесный вид. Что нового в политике? Как дела? Все жалуются на застой, на налоги, мой драгоценный: ведь этот налог с оборота режет человека без ножа. А всякие там поборы на общественные нужды! Прекрасный у вас кабинет, вкус, стиль… Может быть, сделаете мне одолжение, дорогой пан Никодим, откушаете со мной завтрак? С утра во рту ничего не было. Прекрасный кабинет! Не выберетесь ли со мной в Коборово? Погода, правда, собачья, зато тишина, покой. Нервы отдохнут, да и Нина, бедняжка, обрадуется — она так одинока. Прикатили бы на пару деньков, а?

— На следующей неделе, пожалуй.

— Золотой мой, благодарю вас, благодарю. Ну, так идем завтракать. Может, к «Бахусу», а?

— Спасибо, не могу. Сегодня завтракаю у князя Ростоцкого.

Эта ложь произвела, как и следовало ожидать, сильное впечатление. Расплывшись в улыбке, Куницкий стал говорить о том, какие возможности открываются перед Никодимом благодаря его связям.

Затем всплыла и подлинная причина визита: железнодорожные шпалы. Старик юлил, заискивал, говорил о барыше, который их ждет от этих поставок, убеждал Дызму, что если ему, Леону Куницкому, не захотят дать заказ из-за его процесса, то ведь все можно оформить на имя Нины Куницкой.

— Трудное дело, — отозвался Дызма.

— Хе-хе-хе, а я знаю, стоит дорогому пану Никодиму пальчиком шевельнуть… Ну, золотой мой, поговорите с министром путей сообщения.

И он пилил Никодима до тех пор, пока тот не согласился.

— Только не уезжайте, пока не обсудим договор; имейте в виду, что я в этом невежда.

Куницкий обрадовался и заверил пана председателя, что останется в Варшаве и в случае необходимости даст нужные сведения, хоть он и уверен, что для такого гения, как Дызма, этого не потребуется.

Приход Кшепицкого прервал поток его красноречия. Пообещав прийти на следующий день, Куницкий распрощался с Дызмой.

— Известный ловкач, — заметил Кшепицкий.

— Еще бы! — подтвердил Никодим. — Такого опутать не легко.

Длинная физиономия Кшепицкого скорчилась в презрительной улыбке.

— По-моему, пан председатель, нет такого ловкача, которого не провел бы другой ловкач.

Дызма от души рассмеялся. Он сам себя считал именно таким ловкачом. Ему даже показалось, что именно так считает Кшепицкий, — об этом по крайней мере говорила его фамильярная улыбка.

— О чем вы думаете? — поинтересовался Дызма.

— Думаю о том, — опустив глаза, ответил Кшепицкий, — что наше время принадлежит человеку, который умеет ловить случай.

— Какой случай?

Кшепицкий запрокинул голову, провел рукой по острому кадыку и как бы невзначай заметил:

— Коборово — лакомый кусочек.

— Еще бы!..

— Не каждому представится случай… Дызма кивнул:

— А вот Куницкому досталось.

— А может, достанется… и вам?

Никодим недоверчиво глянул на секретаря.

— Мне?

— Мир принадлежит тем, кто не считается с условностями.

— Вы хотите сказать, что совестливость — помеха?

Кшепицкий ответил не сразу, он внимательно следил за Дызмой.

— Пан председатель, — начал он, взвешивая каждое слово, — вы, наверно, знаете, что я для вас больше чем простой доброжелатель?

— Знаю.

— Так вот, я хочу быть искренним… Для вашего блага. Но не отрицаю, что и для своего. В наше время проигрывает тот, кто глуп.

Кшепицкий задумался. Теряя терпение, Дызма стал его подгонять:

— Да говорите же, черт вас возьми!

— А не рассердитесь на меня, пан председатель?

— Вы что же, за дурака меня принимаете?

— Боже сохрани. Я потому и говорю…

Кшепицкий придвинул стул, лицо его выражало сосредоточенность.

— Пан председатель, жена Куницкого по-прежнему вас любит?

— Еще как! Ежедневно вот такие письма пишет.

— Очень хорошо.

Кшепицкий наклонился к уху Никодима и зашептал…

Был уже четвертый час, когда оба вышли из банка и сели в автомобиль.

— В «Оазис»! — крикнул Дызма шоферу и хлопнул своего секретаря по колену. — А у вас голова на плечах. Только бы удалось.

— Почему ж не удастся? Значит, мы заодно? — протянул Дызме руку Кшепицкий.

— Еще бы! — И Дызма обменялся с ним крепким рукопожатием.

В тот же вечер Никодим Дызма нанес визит инженеру Роману Пильхену, министру путей сообщения.

Это был щуплый брюнет, человек уравновешенный, вечно улыбающийся, известный своей склонностью к уменьшительным словечкам. Министр со своей рыжеватой женой, по-видимому еврейкой, встретил Дызму восторженно.

— Председательчик, миленький! — воскликнул при виде Никодима Пильхен. — Ну и словечко вы отмочили в цирке! Чтоб вас комарик забодал! Я думал, удар хватит меня от смеха! Вот это называется формулировочка!

— Может быть, не слишком салонная, — растягивая слова, подтвердила жена, — зато по-мужски.

— Ты права. В нашей стране чересчур много шаркунов и слюнтяев. Мы любим все посахарить. Крепенькое словечко действует, как ушатик холодненькой водички.