Карьера Никодима Дызмы - [53]

— Кажется, в нашей сокровищнице, — сказала почти беззвучным голосом седеющая дама, — только и есть, что одна эта мысль!

Старик с моноклем, которого только что величали ординатой, ответил с полупоклоном в сторону Никодима:

— Будем надеяться, что вскоре эта сокровищница пополнится более конкретным содержанием.

Графиня Конецпольская с очаровательной улыбкой обратилась к Дызме:

— Ach, sagen Sie, bitte, Herr President…[18] Ach, pardon…[19]

Графиня перешла на польский язык, безжалостно коверкая слова:

— Мошет, ви мне скашете, как делается такая заметшательная мисль?

— Какая мысль?

— Ну та гениальная мисль, с той хлебной облигацией? Я никогда не видела людей, ну… ну…

— Изобретательных? — пришел ей на выручку ординат.

— Mais non,[20] людей в Ökonomie[21] таких, как, parexemple,[22] в музыке Стравинский…

— Ага, — пояснил лысый толстяк, — пани Ляля хочет сказать: создателей новых течений.

Да, да, — подтвердила она, — я любопытна, как это видумивается…

Никодим пожал плечами.

— Совсем просто: человек садится, думает и придумывает.

Для иллюстрации он подпер рукой голову. Это вызвало всеобщий смех. Дама в пепельном платье, молча наблюдавшая Дызму в лорнет, кивнула головой.

— Пан председатель, вы неподражаемы. Такого рода юмор напоминает мне Бестера Китона: бесстрастное лицо подчеркивает остроумие выходки.

— Ви злой, — с обиженной гримаской сказала Ляля. — Я спрашиваль, трудно ли видумивать такую мисль?

— Ничуть, — ответил Дызма, — совсем легко. Надо только иметь немного…

Он никак не мог вспомнить, как называлось это в словаре иностранных слов — то ли интуицией, то ли инфляцией, — и закончил наугад:

— …Интуиции.

Снова раздался смех. Заметив хозяйку, седеющая дама воскликнула:

— Жанетта! Твой председатель очарователен!

— Что за esprit d'a propos[23] — добавила девица с оскальпированными бровями.

Княгиня была в восторге. Правда, Дызма не произвел такого фурора, как привезенный на последний раут подлинный, по заверению устроителей, кузен Аллена Шербо, но и сегодня все были довольны «звездой вечера». Кружок гостей, обступивших Дызму, все увеличивался. Никодим поздоровался с худощавой баронессой Леснер — дамой, которую встречал на бридже у Пшеленской. У той, видимо, не было тайн от баронессы, потому что она немедленно осведомилась у Никодима, не известно ли ему, как поживает «этот бедный Жорж Понимирский».

Благодарю вас, неплохо.

Так вы знакомы с Понимирским? — заинтересовалась безбровая девица.

— Как же! — ответил Никодим. — Мой коллега по Оксфорду.

Завязался разговор о семье Понимирских, которую здесь все хорошо знали. Улучив момент, вставил в разговор слово и депутат Лясковницкий:

— Какая страшная трагедия в этой семье! Выдали дочь за ростовщика. Как его фамилия?

— Куницкий, — подсказал Никодим.

— Неравные браки, — продолжал депутат, — могут обескровить наше сословие и…

— Пан депутат, — прервала его княгиня, — извините, что перебила вас, по я хотела спросить…

И, когда он подошел к ней, зашептала:

— Имейте в виду: председатель, кажется, в родстве с Понимирскими.

Речь между тем зашла о Пшеленской. Баронесса утверждала, что пани Пшеленской перевалило за пятьдесят, а ординат спорил, что не будет и сорока пяти. Никодим счел уместным информировать общество:

— Пани Пшеленской тридцать два года.

Все посмотрели на него с изумлением, а лысый толстяк спросил:

— Откуда это вам известно, пан председатель? Может быть, чуть побольше?

— Ну вот еще, — решительно заявил Дызма, — я это точно знаю: мне сообщила сама пани Пшеленская.

Он сказал это с полной убежденностью и был поражен, услышав в ответ раскаты хохота. Конецпольская чуть не десятый раз повторила, что он злой.

Хотя Дызма и успел освоиться с обществом, все же, увидев Яшунского, он ощутил немалое облегчение. Извинившись, Дызма направился к нему. Оба стали у окна, и Яшунский начал рассказывать какой-то анекдот.

— Необыкновенный человек, — заметил депутат Лясковницкий.

— С кем это он разговаривает? — заинтересовалась седеющая дама.

— Да… Председатель Дызма… Чувствуется, что даже в светской беседе он думает о важных делах. Удивительно интересный человек.

— Тип государственного мужа, — с убеждением заявил депутат.

— Очень интересный, — отозвалась безбровая девица.

— Он действительно из курляндских баронов? — спросила седеющая дама.

— О да, — подтвердил Лясковницкий, считавший себя знатоком геральдики. — Несомненно.

— Вполне comme il faut,[24] — решила княгиня. Никодим рано вернулся домой и, поразмыслив над своим успехом у князя Ростоцкого, завалился спать.

Итак, он познакомился с высшей знатью, и она отнеслась к нему с почтением. Он получил несколько приглашений на различные дни. Никодим занес даты в записную книжку, он решил посещать как можно больше домов: вреда от этого не будет, а пользу принести может.

В сущности, он был невысокого мнения об аристократах.

«Дураки, — подумал Никодим, — только скажи что-нибудь, они уже в восторге, точно ты Америку открыл».

Но это не означало, что он решил изменить своей тактике, благодаря которой прослыл великим молчальником.

Сон прошел. Ворочаясь с боку на бок, Никодим курил папиросы одну за другой, наконец встал, зажег свет.