Кардинал Ришелье и становление Франции - [115]

Во Франции все было несколько иначе. Кровопролитные религиозные войны, традиционно датируемые 1562–1594 гг., раскололи страну политически и вызвали в обществе культурный шок, который вдруг сделал все дискуссии о способности человека к совершенствованию неуместными, неинтересными и весьма далекими от реальности.[309] Следствием этого культурного потрясения было возникновение философского релятивизма, ассоциируемого всеми с Монтенем и Боденом, и нравственного стоицизма, связываемого с Юстусом Липсиусом в Нидерландах и Гийомом дю Вэром во Франции. В новом, семнадцатом, столетии французская культура словно пустилась вдогонку за Италией, Испанией, Англией и основными культурными центрами немецкоговорящей Европы. Скорость этих перемен во Франции и их преувеличенный размах ясно показывали, что должно было происходить тем временем в более спокойно развивающихся системах культурных ценностей остальной Западной Европы.

Совершенно неожиданно во Франции Франциск Сальский смог основать целую теологическую школу на «естественном стремлении» любить Бога — концепция, кстати, с осторожностью принятая в богословских работах Ришелье, но в начале XVII в. приведшая к выводам, не совсем совместимым с ортодоксальным католическим богословием.[310] Подобный оптимизм питал и раннюю духовность Берюля, и идеологию Католического возрождения во Франции. Он последовательно возрастал в трех вышедших с большим хронологическим разрывом книгах «Нравственных посланий» (Epîtres morales) (1598, 1603, 1608) и пятичастном романе «Астрея» (Astrée) (1607, 1610, 1619, 1627 и последняя часть, написанная Баро, — 1628) Оноре д’Юрфе. Этот оптимизм является базовым для богословия иезуитов, стремившегося дать людям шанс по крайней мере почувствовать постоянно присутствующую божественную благодать, что оправдывает их перед Богом, и создать благоприятные условия для той доверительной духовности, которую порождает это присутствие.

Художественные искания углубились с драматическими исследованиями Корнеля 1630-х — начала 1640-х гг. в сфере героического и патриотического. Реабилитация «страстей» ощутима в трактате «О мудрости» (1601) Шаррона и у раннего д’Юрфе. Она доведена до своего апогея Декартом, суть философских достижений которого до сих пор, как это ни удивительно, недопонимается. Этот мыслитель всю свою жизнь пытался обосновать, как философские принципы, сами по себе абсолютно очевидные, могут привести всех нас вместе к высочайшим вершинам счастья и добродетели, которых мы способны достичь.[311]

Нам до сих пор мало понятен механизм процесса, в результате которого постоянно изменяется иерархия этических и других культурных ценностей какой-либо человеческой общности. Очевидно, однако, что западноевропейские общества со времени Ренессанса постоянно вырабатывали общепринятые системы норм. Они могли в течение каких-то периодов оставаться в тени или подавляться, но со временем вели к изменению форм государственного управления. Историки, как правило, все списывают на теорию прерывности (дискретности), которая порождает такие школьные категории, как «ренессанс», «реформация» или «просвещение». Тем не менее согласия по поводу природы культурных изменений, обозначаемых такими терминами, достичь практически невозможно. Мы еще далеки от понимания многих причин, по которым развитые общества меняют свои системы ценностей и вытекающие из них стереотипы личного и социального поведения, а также путей, по которым идут эти изменения.

То общество, в котором жил Ришелье, какими бы яростными ни были в нем споры и вражда, какими бы жестокими ни оказывались выражения протеста и способы его подавления, какой бы захватывающей ни казалась зревшая в умах людей мечта о переменах, все же характеризуется набором общепринятых норм социальной организации и поведения. Поначалу Ришелье, благочестивый, мыслящий епископ маленькой епархии, происходивший из рода, не так давно ставшего дворянским, был движим желанием укрепить статус и состояние своей семьи. Затем, будучи достаточно способным и честолюбивым для этого, завоевал благосклонность Марии Медичи, а потом стал просто незаменимым для нее в ссылке в Блуа. Он прокладывал себе дорогу, глубоко веря в то, что король — это Божий помазанник на земле и что он, соответственно, обладает абсолютной верховной властью в дольнем мире. С 1624 г. Ришелье обдумывал, планировал и строил политическую систему, результатом внедрения которой должна была стать политически и административно единая Франция.

Анри Бремон, до сих пор остающийся непревзойденным знатоком Католического возрождения во Франции XVII в., все же не вполне справедливо замечает, что, каким бы благочестивым католиком ни был Ришелье, его царство — «от мира сего». Ришелье трудился в светской сфере во имя того, что он искренне считал величием Франции, при этом никогда не преступая Божественных законов. Он, несомненно, считал свою деятельность согласующейся с волей Всевышнего и — если верить двенадцати главам второй части его «Политического завещания» — диктуемой ею. Антипапская позиция и союзы с протестантами ничуть не умаляли его религиозности. Если его дела и касались непосредственно величия Франции в этом мире, то его собственный духовный кругозор не ограничивался богатством, властью и политическими стратегиями.