Караван в Хиву - [66]

Черные брови хана Каипа вопросительно изогнулись над пристальными, широко расставленными глазами. По толстым щекам скользнула довольная улыбка, хан медленно шевельнул рукой, давая знак продолжать.

– Отправляя нас в благословенную Хиву, Нурали-хан наказывал в сохранности довезти подарки урусского губернатора.

Хан Каип сдвинул брови к низкому переносью, прищурил глаза и замер, не спуская немигающих глаз со спокойного, медлительного по своей старости Мусульман-Бия. И вдруг резко сказал шигаулу:

– Пусть внесут!

Сапар-бай тут же поспешил в комнату, где остались Кайсар-Батыр и Григорий Кононов с казаками. Данила замер и боялся шевельнуться, чтобы не выдать своего присутствия среди киргиз-кайсацкого посольства: понял, что не только разговор о россиянах придется не по душе хану Каипу, но даже подарки их он если и согласится принять, то только ради будущей свадьбы с Матыр-Ханикей.

За спиной послышались тяжелые шаги. Это шел Григорий. Он с достоинством нес на атласной голубой подушке саблю с золотым эфесом, усыпанную дорогими камнями, а рядом с нею два пистоля отменной тульской выделки. Данила колебался недолго: что с того, если хан и не оповещен о присутствии здесь российского караванного старшины? Разве не от их большого Отечества преподнесены эти подарки повелителю Хивы? И что за честь ему будет впредь среди здешних ханских вельмож, если теперь отсидится, словно филин темной ночью в глухом дупле, за спинами киргизских посланцев?

«На сию минуту сила всей святой Руси в нас вместилась, – с нежной гордостью за свое Отечество подумал Данила. – Пусть зрят эту силу и нашу твердость недоброжелатели и друзья, коль здесь они есть, и отнесутся к ней должным образом».

– Идем, Данила, – негромко позвал Кононов, словно по лицу караванного старшины прочитал о его душевных волнениях. – Тебе и представлять наши подарки хану.

И Данила как под лед шагнул, за ним Кононов, а за Григорием показались и братья Опоркины с подарками в руках. Киргиз-кайсаки расступились. Данила почувствовал на себе цепкий и настороженный взгляд Елкайдара, как будто тот не мог сообразить: откуда же здесь быть российскому купцу и кто его впустил явиться перед ханом? Но Данила пересилил почти физическое давление в грудь этого взгляда, ступил раз и второй, приблизился к возвышению. Под удивленным взглядом хана Каипа – «Стало быть, не был оповещен хан о моем здесь присутствии», – пронеслось в голове, – отбил по русскому обычаю глубокий поклон рукой до ковра перед возвышением.

– Прими, о повелитель Хорезмской земли, скромные дары от господина оренбургского губернатора, – и сам подивился, как хватило смелости тут же добавить: – Да пусть никогда дым оружия не затмит голубого неба над нашими странами.

Толстенький хивинец Утяган-бек, старший над ханскими диванбеками[43], бережно принял с рук Кононова голубую подушку и оружие. Подошел и встал рядом Малы-бай, пересказал слова Рукавкина хану Каипу. Тот легким движением головы дал понять, что и слова и оружие ему пришлись по душе.

Казаки поднесли и положили у ног хана серебряную и позолоченную утварь, драгоценные камни в золотой оправе, перстни, а в резных каменных шкатулках уральских мастеров сияли ожерелья ханским женам и дочерям.

– Лучшее на Руси кафтанное сукно принесли мы, да оно недостойно ханского взгляда, – добавил Данила, еще раз поклонился и отступил к киргиз-кайсацкому посольству. Выступил Мурзатай, протянул писанное Якуб-баем прошение. Его принял Елкайдар, который несколько раз из-под черных нахмуренных бровей пристально вглядывался в Григория Кононова, пока тот не вышел из зала, да, к счастью, в разодетом казаке не признал своего бывшего раба.

– Что это? – равнодушным голосом спросил хан Каип. И недовольно дернул губами, когда Мурзатай пояснил, что просит принять прошение урусского караван-баши. Елкайдар небрежно передал прошение Утяган-беку, а тот нерешительно посмотрел на хана – читать ли?

– О чем просит? – после некоторой паузы поинтересовался Каип-хан, опустив взгляд на остроносые и чуть загнутые носки своих зеленых сафьяновых сапог.

Утяган-бек быстро и молча пробежал глазами по бумаге, начал было пояснять, что караван-баши «ференги урусов» просит убрать стражу от их товаров и дозволить посланцам Гуляеву и Чучалову жить одним котлом совместно с караванщиками. Хан Каип и дослушать не успел последних слов спокойного и тихого Утяган-бека, как рядом взорвался словесной бранью Елкайдар. У Малыбая от нервного напряжения затряслась реденькая бородка, когда он шепотом начал переводить Даниле не речь, а «псово лаянье» Елкайдара.

– В зиндон да в колодки Гуляева! – выкрикнул Елкайдар и судорожно выбросил перед собой руки со стиснутыми в кулаки пальцами, словно вцепился уже в ворот гуляевского кафтана и тащит российского посланца в тюрьму – зиндон. – Неплюев прислал не послов, а доглядчиков для примечания Хивы и пределов Хорезмской земли! Их мало держать под караулом, надобно вывести в пески и там убить!

Шигаул Сапар-бай скосил глаза – как хану Каипу пришлись выкрики Елкайдара? – несмело возразил:

– Что сделали они плохого?

– От Гуляева все зло нашим купцам в урусских городах! Там их всюду теснят, хватают при совершении намаза и треплют за бороды, насмехаясь над нашей верой! В сырых ямах бьют кнутами, подвешивают за руки и жгут углями ноги, чтобы рассказали о дорогах на Хиву и провели урусское войско с большими пушками. Остерегись, о мудрый хан, не забыли урусы, как головы их князей висели над Бахча-дарвазом