Караван в Хиву - [51]

Бежали от грозного хана воины, долго бродили по пустыням и горам, пока Аллах не вывел их к великой Амударье. Выбрали они ровное место, поселились, сады развели, скот пасли да рыбу ловили. И жили в довольствии, только в одном была им печаль – не могли завести семьи, чтобы потомство оставить и числом умножиться.

Прошло несколько лет, и вспомнил повелитель об изгнанных, потому как сильнее и храбрее их не было во всем ханстве. И надумал он разослать гонцов во все земли искать, живы ли они еще, а может, уже зверье кости их поглодало в песках? И отыскались те воины, живущие в довольствии, но в безбрачии. Известили посланцы своего повелителя, что поселились изгнанники в привольном месте. Обрадовался повелитель и дал им звание «хоразим», что значит «имеющие мясо и дрова», да послал туда женщин из своего рода, повелев хорезмцам расплодиться премного и служить ему верно во всех его походах. А когда выросли сыновья у тех воинов, собрал из них престарелый повелитель сильное войско и без златогривого коня одолел ненавистного соседа, и перестал тот тревожить набегами его города и земли.

Потому-то хорезмийцы издавна почитаются среди окрестных народов за храбрых и искуснейших воинов.

* * *

Строения старого, почти заброшенного города Ургенча поразили самарян своим нежилым видом. Теснясь по узкой улочке, караван шел вдоль сплошной глинобитной изгороди, за которой располагались бедные жилища немногих горожан, потому как хорезмийцы мало живут в крепости, а больше в загородных имениях, – «хаули», где содержат большие участки фруктовых деревьев, поля, посевы хлопка и овощей.

Малыбай, пока ехали к центру города, успел объяснить, что у хорезмийцев богат не тот, кто имеет много земли или скота, как у киргизцев и россиян, а тот, кто имеет воду.

Воду за большие деньги пускают через арыки, поливают огороды, сады, поля, где выращивают пшеницу, просо, чечевицу, кунчару, какой на Руси вовсе нет, а здесь из нее делают масло. Скота не держат из-за отсутствия пастбищ, скот покупают у киргиз-кайсаков.

Самаряне слушали Малыбая, а сами дивились на непривычные глазу глинобитные строения чужого, первого на их пути города. Ханский дворец, две мечети, большинство домов живших когда-то здесь визирей, баев, купцов пребывали в ветхом состоянии, под обветшалыми крышами, с неугомонными сквозняками по нежилым комнатам и темным переходам. По немощеным, покрытым пылью улочкам бродили тощие ишаки, рвали подзасохшие былинки бурьяна, лениво помахивали хвостами, густо облепленными серыми репейниками.

Испуганно, завидев вооруженных казаков, скрывались за глухими воротами редкие прохожие, и только с высокой башни мечети надрывался немолодой уже хрипловатый голос муэдзина, созывая мусульман к вечернему намазу.

На ночевку самаряне и казанцы остановились рядом, против портала мавзолея Текеша, построенного, как пояснил Малыбай, еще до нашествия войск Чингисхана и разорения им древнего Урганича, после чего город так и не смог подняться и восстановить былую славу и величие.

Круглая, конусообразная вершина мавзолея четко выделялась на фоне светло-синего предзакатного неба. Огромный, с полукруглым сводом вход в мавзолей пугал самарян безмолвием и затаенной темнотой, а отвесные стены, сложенные из мелких кирпичей, носили на себе следы запущения.

В лучах заходящего солнца хорошо были видны по всему куполу широкое кольцо из продолговатых голубых ромбиков, а затем уже до конца купола вверх сплошная синяя облицовка, но тоже со следами прошедших нелегких времен: во многих местах облицовка отвалилась или кем-то была снята, и обнажились, словно незаживающие язвы, голые красные кирпичи.

Чуть поодаль высился еще один мавзолей. На его высокой, в три верблюжьих роста, квадратной основе вверх устремлена многогранная башня сначала с вертикальными стенами, а затем также конусом уходящая ввысь, к синему небу.

Развели костры, приготовили ужин. К самарянам подсел Яков Гуляев, дождался, когда Данила Рукавкин доскребет из миски малость не допревшую, пахнущую дымом костра пшенную кашу, и сказал, глядя на чужой, настороженно засыпающий город:

– Посланцы хана Нурали и хивинцы надумали отправить впереди каравана людей в Хиву. Хотят упредить хана Каипа о прибытии посольства и русских купцов, сказать, что мы уже на Хорезмийской земле.

– Нужное дело, – одобрил Рукавкин. – Пусть готовят нам заранее лавки в караван-сарае, где нам разместиться и жить. – Данила откинулся спиной на вьюк и медленно, опасаясь обжечься, начал отхлебывать из кружки кипяток, подслащенный сахаром. Рядом Родион равнодушно смотрел на огонь горящего саксаула. Маленький ростом Лука Ширванов уже дремал неподалеку, укрывшись с головой овчинным тулупом, из-под которого торчали пыльные избитые сапоги. Этот человек без страха за будущее вверился судьбе и караванному старшине, на которого возложил полностью заботу о своей безопасности.

Неожиданно из затаенной тьмы вокруг мавзолея к костру вышел старик хорезмиец в опрятном просторном халате из серого холста. Его лицо со впалыми щеками сплошь испещрено глубокими морщинами, черные пристальные глаза выказывали не меньшее любопытство, чем было у Данилы к нежданному ночному гостю. Некогда черные и густые волосы тоже изрядно поредели и припорошились сединой, будто белой вековой пылью с немых гробниц соседнего мавзолея.