Караван в Хиву - [50]

– Одного из них, татарина Ахметьева, – вспомнил теперь Кононов, – я встретил недавно на Яике. Так он сказывал, будто видел в Хиве в ту пору у городских ворот две головы, но не мог признать – чьи же? А от хивинцев слышал, что это были головы князей Черкасского и Заманова. По указу хана князьям отсекли головы и, снявши кожу, набили травой для устрашения прочих россиян. Вот в какие края мы теперь идем, братья казаки и купечество…

К полудню третьих суток пути, после схода с плато, Рукавкин порадовал своих спутников добрыми вестями:

– Караван-баши обещал скоро привал на старом днище Амударьи. А перешед русло, по левую сторону найдем к вечеру старинный хорезмский город Урганич, некогда столица бывшая.

Кононов до хруста костей потянулся в седле, светло-голубые глаза оживились.

– Где-то здесь, близ старого речного пути, стоял наш лагерь. Посмотреть бы: уцелел он или хивинцы срыли под корень?

Данила оглядел скудную растительность здешних мест, высказал свою озабоченность:

– Травы совсем никудышны, кони подъедают последние мешки овса, – и расстегнул синий кафтан, из-под которого была видна алая, изрядно пропотевшая рубаха. Поскреб грудь – истомившееся тело просилось в паркую горячую русскую баню да под жгучий березовый веничек…

Караван-баши и киргизские посланцы впереди каравана вскоре остановились.

– Не иначе как вышли к реке, – догадался Кононов. И впрямь, слева направо, через всю степь, протянулись густые, мало вырубленные заросли тальника и высокого, при вольной воде, саксаула.

Самаряке, вздымая желтую пыль высохшей земли, пустились в голову каравана, и вскоре все сгрудились у старого русла, по которому когда-то текла в Каспий могучая и многоводная Амударья.

По-разному толковали здешние жители время и причину поворота реки из Каспийского моря в Аральское. По некоторым преданиям, в год 1299-й, когда эмир Осман основал на развалинах Византийской империи могучее воинственное султанатство, в Средней Азии произошло невиданное прежде землетрясение. Город Хива был сильно разрушен, а древний Оксус, теперь Амударья, нашла более короткий путь в Аральское море.

О том, как объясняли это событие сами хивинцы, Данила записал в путевой книге: «Из Аральского в Каспийское море течение имеет небольшая речка, которую мы переезжали. Она прежним течением, как видно по берегам, была не менее десяти сажен; но при самом исходе из Аральского моря завалена хивинцами, по опасности от бывшаго на Каспийском море разбойника Стеньки Разина, в 1670 году разбойничавшаго, чтоб по той речке не мог прити и разорить их, хивинцев…»

Остановились на суглинистом крутом берегу, по склонам непривычно густо – после пустынных песков – поднимался тальник, а по широкому днищу старого русла текла небольшая речушка: то была слабая тень могучей и полноводной Амударьи. Караван-баши отыскал удобный спуск, свели коней и верблюдов к вольной воде.

К самарянам подъехал Яков Гуляев, а с ним настороженный и весь взъерошенный Чучалов: повздорил только что с одним хивинским нукером – кому прежде сойти к воде.

– Не чтут иностранных послов здесь, – ворчал Петр, косо посматривая на шумных хивинцев. Радовались те, что пришли на свою землю, к своим домам.

– Вот и зрим мы с вами, братья, Хорезмскую державу, – негромко, словно опасаясь потревожить чужих богов, произнес Гуляев без видимой должной радости от встречи с новой страной.

В тон ему откликнулся и Данила:

– Вошли… В чужой земле и законы чужие. Здесь авоська веревку вьет, а небоська петлю накидывает, не то что дома. Под большим секретом сказал мне нынче утром Малыбай, будто шепчутся меж собой посланцы от хана Каипа, с завистью присматриваются к нашим тюкам, готовы уподобиться разбойному атаману Кара-Албасты. А со мною так все зубы в улыбке кажут, руки к сердцу прижимают… Не к добру такая лисья повадка, друг Яков, ох не к добру. Как бы не икнулся нам и здесь тот эмбинский нож!

Данила скосил глаза вправо, где хивинцы и киргиз-кайсаки поили своих коней и беспечно о чем-то перекликались. Один усатый хивинский нукер разделся по пояс, вошел в довольно-таки прохладную реку и принялся обливать себя водой да из озорства брызгать пригоршней мутной воды на товарищей, пока кто-то из стариков не пригрозил ему плетью.

Конь Данилы стоял по колена в воде и пил жадно, большими глотками. Рядом с темно-рыжим жеребцом стоял Родион Михайлов: совсем поубавил бас самарянин, как только вошли в чужую землю, с беспокойством оглядывает простор левобережья, да за густыми тальником и саксаулом снизу не много разглядишь.

Зашевелились посланцы Нурали-хана, и Кайсар-Батыр шапкой подал купцам знак выводить верблюдов.

– Пошли и мы, братцы, – проговорил Яков Гуляев. – С богом. Ночевать, видимо, будем в городе Урганиче.

И караван сделал первые шаги по обжитой Хорезмской земле.

В памяти здешнего народа сохранилась красивая поэтическая легенда о происхождении своих предков.

В незапамятные времена всей этой необъятной землей от гор и до морей владел великий правитель, нравом крут и на расправу скор. Однажды послал он своих лучших воинов ловить в степях необъезженного вороного коня с золотой гривой, чтобы на том коне невиданном выступить против восточного соседа и наказать за беспрестанные набеги. Но не захотел вольный конь ходить под жестким седлом, арканы порвал, воинов измучил, а в руки не дался – ушел долиной многоводной реки, а чтобы люди не смогли отыскать его пастбище, так бил о землю копытами, что в тех местах образовались непроходимые каменные горы. Не смог победить восточного соседа государь, прогневался на воинов, которых посылал ловить златогривого коня, и всех выгнал прочь из своего города, под страхом смерти запретил являться на глаза.