Караул под «ёлочкой» - [27]

Вскоре в дом стали переезжать новые жильцы. И однажды он увидел, как распахнулись двери той самой квартиры, и грузчики стали заносить внутрь домашнюю утварь из подъехавшей к самому подъезду большой машины. Рядом с машиной на деревянной лавке сидел толстый мальчишка, болтал ногами и ел бутерброд с колбасой и сыром.

— Привет! — он подошел поближе к мальчишке. — Переезжаешь?

— Здорово! — мальчишка лениво скользнул по нему глазами. — Переезжаю. Вон в ту квартиру.

Его толстый палец уперся в квадрат окна на третьем этаже. За этим окном была та самая комната, которая всего пару недель назад могла стать его комнатой.

— Долго своей очереди ждали? — поинтересовался он у мальчишки, присаживаясь рядом на лавочку.

— Чего? — глаза мальчишки удивленно округлились. — Какой очереди?

— Ну, на квартиру, — он мотнул головой в сторону дома.

— Да ты что, смеешься? Какая очередь? — мальчишка перестал жевать и растянул в улыбке пухлые губы. — Мой папа — завмаг. Заведующий магазином, понимаешь? Это пусть народ стоит в очередях. А папа никогда стоять не будет.

— Почему не будет? — искренне удивился он. — Все же стоят…

— А мы — это не все, — надменно захихикал мальчишка и его подбородок гордо вздернулся вверх. — Мой папа может дать. Понимаешь? Дать кому нужно. Зачем же ему стоять в очереди, если он может дать?

— Это же не справедливо, — чуть слышно произнес он, рывком поднялся с лавки и что есть силы ударил кулаком в лицо хохочущего мальчишки.

За ним долго гнались. Гнались побросавшие вещи грузчики, гналась горластая, упитанная тетка — наверное, мать того самого толстого мальчишки. Но попробуйте поймать худенького, невысокого и юркого пацана да еще в весеннюю распутицу…

Квартиру их семья все-таки получила. Через полтора года. Пятиэтажный, мрачного вида дом стоял на самой окраине города. Чтобы добраться от их подъезда до ближайшей автобусной остановки, нужно было пройти по вязкой осенней грязи почти полкилометра.

Однажды, поскользнувшись на размокшей, превратившейся почти в болотную жижу земле, и до колен измазав свои единственные школьные брюки, он понял, что будет обречен до старости барахтаться в такой же грязи, если у него не будет денег. Потому, что в удобных и красивых домах в центре города, в домах, к которым проложены асфальтовые дорожки и около которых разбиты нарядные зеленые газончики, живут только те, у кого есть деньги. Если у тебя есть деньги — ты что-то значишь в этой жизни, если у тебя нет денег — ты пустое место. Быдло. Грязь под ногами. Так устроен мир, чтобы там не говорили в школе и по телевизору. У кого есть деньги — тот наверху и процветает, у кого нет денег — тот внизу и гниет.

Правда, был еще один способ преуспеть — полезные связи с влиятельными людьми на государственных должностях. Но все связи, в конечном итоге, тоже сводились к деньгам. Связи заводят с теми, кто может «решать вопросы», а вопросы решают с помощью денег и ради денег.

У отца Митьки Печенкина, его однокурсника по политеху, куда он поступил сразу после школы, связи были. Поэтому Митька, загуляв и не сдав кандидатский экзамен в аспирантуру престижного московского вуза, осенью в армию не пошел, а стараниями влиятельного папы получил сначала «белый билет» — это при отменном-то здоровье! — а год спустя, когда родитель уже установил нужные контакты в избранном любимым чадом институте, еще и аспирантскую корочку в придачу.

А у его родителей ни связей, ни денег сроду не водилось. Поэтому ему в первую же осень после успешной защиты дипломной работы принесли из военкомата повестку и всего пару недель спустя он, новоиспеченный молодой лейтенант, уже трясся на плацкартной полке железнодорожного вагона, направляясь в составе очередного призыва для прохождения воинской службы где-то в глухом районе Таджикистана.

Но в иссушенной солнцем таджикской степи его ждала еще не собственно служба, а всего лишь учебная воинская часть. Полгода он учился стрелять из автоматов и пистолетов различных моделей, виртуозно владеть ножом и прыгать с парашютом. Полгода он изучал возможности обслуживания ракетной техники в субтропических и тропических условиях. С него взяли подписку о неразглашении государственной тайны, вручили предписание и только после этого откомандировали к постоянному месту службы. В северные провинции одной очень дружественной африканской страны.

В этой стране шла настоящая война. «Коммунистический и просоветский» север сошелся в кровавом конфликте с «буржуазным и проамериканским» югом. Советскому «техническому специалисту» приходилось не столько мудрить с обслуживанием техники и рассказывать аборигенам, как и где применять ракетные установки залпового огня, сколько самому пускать рыбообразные тела ракет по далеко не учебным целям на контролируемой южанами территории.

Там, на этой тайной войне, он и научился убивать. Убивать не по необходимости, как это вынужденно было делать большинство его соотечественников, оказавшихся в пекле боевых действий. Не во время боя, когда из джунглей к ракетным комплексам прорывались партизанские диверсионные группы. Он научился убивать для себя, для морального удовлетворения того существа, которое иногда просыпалось в глубине его души и властно подчиняло себе и его мысли, и его тело. Он всегда стрелял только на поражение. Бил насмерть даже тогда, когда можно было вообще не стрелять. Главное, чтобы никто ничего не узнал и не смог ничего доказать.