Карамель - [9]

А люди идеального государства могут выглядеть исключительно идеально. И, признаться, идеал их разбавлял мелкой концентрацией какой-нибудь определенный недостаток, но был так мал и не значим, что его не удавалось разглядеть под самой мощной лупой ученых из лабораторий. Старость — не предел красоты.

«Мольбы их стерлись с жизнью былой,

им хотелось в укрытиях спрятать не только родных,

но и вещи свои.

Алчных людей погубил их же грех!»

Мужчина катил за собой чемодан, а за спиной его другие люди собирали оставленные кем-то пожитки; мародеры всегда и во всем наживались за счет всеобщий несчастий, и таким не было место в городе будущего — эти глупые люди не могли поднять взгляд, которым выискивали украшения и дорогую посуду, на нарастающую за их спинами волну.

«Шторм поднял воды,

потопил уродов;

дома и города потонули — их не видать,

но люди с поверхности всегда существовали

и будут существовать»

И перед глазами моими одна из любых иллюстраций: затопленные автомобили и здания показывают под водой, трупы людей парят будто в воздухе, раскинув свои конечности в разные стороны — но они более не могли взлететь и возвыситься до нас. Их судьба была предрешена в тот момент, когда они сделали свой собственный выбор — парадокс судьбы.

После пожаров и затопления начали происходить утечки заводов; химикаты попадали в воду, сами заводы переставали работать и все, что окружали оставшихся в живых людей — взрывы. Взрывы, которые, казалось, не закончатся никогда! Очистка еще не была свершена до конца.

«Сошли две стороны — огонь и вода:

сошлись на том месте, где сейчас

стоит город наш.

Где нашли наши предки приют и покой.

Они подчинили стихию, они обманули ее!

И вернули власть над природой обратно».

Я касалась пальцами рисунка небольшого города, изображенного сверху и который река разделяла крестом на четыре района. Север уводил к морю, на песчаный пляж. Вода пугала и завораживала, а Новый Мир втягивал в свои блаженные каменные джунгли и связывал по рукам и ногам.

По началу существования нового мира с еще малой буквы люди смели разделиться на две стороны. Первая сторона доказывала, что случившееся — вина самого человека и на то божья воля: он наказал нас за все грехи на Земле, ведь мы не ценили, чего имели, не ценили, что удостоились родиться вообще. По мне так, это были смешанные религиозные суждения. Вторые пытались заглушить первых и утверждали, что случившееся — испытание самой природы на нашу приспособленность, ибо мы слишком долго жили в свое удовольствие. В итоге мы не только прошли эту проверку, но и сами окончательно подчинили себе природу.

А победили в этом споре люди с поверхности — иные. Ученые, которые пытались логически объяснить природу аномалий, которые каждый день сталкивались с нескончаемыми распрями двух союзников и в этот же миг двух противников, которые ни на минуту своей жизни не отступали от истинного дела и ни один из которых, увы, не дожил до нынешних дней. Благодаря им мы имеем многие изобретения, существование современного мира без оных невозможно.

Я опять смотрю себе под ноги — пустота. Мы так высоко… Мы подчинили себе природу. Мы — Боги. Мы — Создатели.

— Верни книгу на место, Карамель, — вдруг говорит отец, и тембр его голоса схож со звуком ударившейся бутылки об пол — полой и хлесткой; звон, осколки.

Я оборачиваюсь на него и вижу хмурый взгляд, приземлившийся в стол. Но отец сердится не на меня… На работу. Его так раздражают все эти глупцы, которые пытаются свергнуть людей с поверхности — чудаки! Однажды их предки сами отказались нам помогать — и сейчас они что-то заявляют о своих правах?

— По правой стене от двери, третий шкаф от окна, пятая полка снизу, — шепчет отец, бросая каждую часть предложения мне по отдельности.

— Вместо того, чтобы работать, ты подсчитываешь свою коллекцию? — язвительно отвечаю я и высчитываю место, про которое говорит отец.

Он прав — взятая мною книга оттуда. Все они выстроены по росту, и сейчас там не хватает средней по объему книжицы, чуть выше предыдущей и чуть ниже следующей.

— Когда короеды потихоньку грызут твою коллекцию — грех за ней не следить.

Я оставлю слова отца без ответа, молчу и опять поворачиваюсь к окну. Дома связаны мостами, и картина похожа на паутину, в которой где-то запрятался опаснейший хищник. Он чистит лапы над народцем-мухами, а, когда тот отвлекается, наслаждается жизнью и попадает в ловушку бытия — выпрыгивает и хватает их. Для начала он позволяет им почувствовать себя хозяевами положения. «Мы сбежим! — кричат они. — Мы выберемся! Злой паук отвлекся на кого-то другого!» Но он умен и позволяет им думать так, пока в один из моментов не прыснет ядом. Народец не сразу заметит, что его начали медленно отравлять, и смерть уже неизбежна.

Я не могу понять, кто-то над нами был этим пауком, а мы мошками, или же мы — самые властные существа?

— Я хочу паука, — говорю я, продолжая осматривать городскую паутину.

— Скоро твой день рождения, — отец потирает лоб — его худой силуэт отражается в чистом стекле и перебивается несколькими бликами от бледной подсветки на участке нашего дома.

Он хочет что-то сделать, но недолго противится самому себе. Наконец, не стерпев, подползает рукой под стол в одну из стоящих там коробок и достает виски. Два бокала выплывают следом.