Каракалпак-намэ - [5]

Всегда ли это так?

Вот на этот вопрос помогает полнее ответить форма романа-эссе. Поэтому я ее и выбрал.

1

По мнению медиков, у большинства людей к сорока годам слабеет зрение. Я, видимо, принадлежу к этому большинству, потому что в положенный срок тоже надел очки. Полезная вещь очки — они укрупняют мелочи и приближают то, что отдалено. И однажды, расфантазировавшись, я возмечтал: а вот создали бы аппарат, приближающий прошлое, создали бы этакие очки для памяти, чтобы ясно увидеть все происшедшее в детстве и юности, отчетливо припомнить все забытое…

Нет! — решил я после долгих раздумий. — Пусть лучше этот аппарат не изобретают, а то большинство людей, безусловно, погрязнет в грехах и ошибках молодости и от стыда за них, за эти юношеские благоглупости, не будет знать, куда девать глаза, и станет спотыкаться на каждом шагу. И старость окажется не временем заслуженного отдыха после долгого и трудного пути, а годами раскаяния и душевного смятения. И не то чтобы у каждого из нас в жизни проступков больше, чем достойных поступков, а просто один досадный случай, один день огорчений — это дракон, который способен заживо проглотить память о неделе, а то и о месяце радости и благополучия.

У кого из нас в душе не прячутся такие драконы?

Ведь мы люди!

«Какое семя в молодости посеешь, такой злак в старости пожнешь», — учил меня дедушка.

«Это еще смотря как сеять, — поучал коше-бий, — а то ведь бывают и такие моменты, что сажали рис, а выросла осока».

* * *

Когда я выпустил свои первые книги, у меня состоялись три встречи с неким старым знакомым. Как-то так сложилось, что на правах давнего приятельства он то ли интервьюировал, то ли допрашивал меня, притом явно подзуживая, подначивая, а я вроде бы обязан был ему отвечать. Теперь я со стыдом и смущением вспоминаю свои ответы.

Однажды он спросил:

Что ж это за работа такая — писательство?

Я отвечал:

Труд писателя тяжел, как труд чернорабочего. Но рабочий отстоял смену — и домой, на отдых. А писатель наскоро перекусит и добровольно выходит во вторую смену, а то и в третью, если надо.

Вероятно, он ожидал услышать другой ответ, а может быть, я, живописуя трудности творчества, малость перестарался, но только с тех пор приятель начал держаться со мной высокомерно, словно интеллектуал с чернорабочим. Он поучал меня, наставлял, давал советы, читал всяческие назидания и нравоучения и порядком поднадоел мне своей заносчивостью.

А между тем время шло, и я опубликовал роман, который удостоился положительных откликов в местной печати. Мы вновь с ним свиделись, и на сей раз, с той же иронично подначивающей интонацией, он спросил:

— И сколько же вас, писателей, у нас в Каракалпакии?

— Двое, — выпалил я не задумываясь.

— Это кто же? А ну, назови! — потребовал он. И я назвал:

— Каипбергенов и остальные.

— Хвастун! — сказал он зло и ушел не оборачиваясь.

Через неделю-другую мы столкнулись с ним лицом к лицу на улице. Не здороваясь и не протягивая руки, он спросил, словно продолжая прерванный разговор:

И кто же из тех двух писателей ведущий?

— Разумеется, остальные, — вновь не задумываясь выпалил я.

Какая-то самодовольно-пренебрежительная усмешка скомкала его узкие губы, и, не говоря ни слова, он пошел прочь. Больше мы не встречались. Но когда порой я вспоминаю эти разговоры с ним, у меня в душе возникает тоскливая боль, будто кто провел по сердцу напильником, провел медленно и с нажимом…

Однако и не вспоминать нельзя. Стоит ли надеяться на завтра, если не можешь оценить вчерашнее. Коли существуешь на этом свете, то дай знать о себе, но говори только правду, ибо обманывается тот, кто намерен обмануть других.

Притча коше-бия. Бродяга и беспечный весельчак, Омирбек держал маршрут пути следования через неизвестный ему аул. В ауле он увидел ребятню, которая всецело посвятила себя барахтанью в пыли и вела какую-то игру. Омирбек тут же в нее и ввязался. Не пристало конечно же взрослому человеку встревать в легкомысленные ребячьи забавы, да что с него, беспутного, возьмешь? Такой уж он уродился по характеру своего нрава.

Ребятня, заметив чужака, произвела его окружение и, гроздьями повиснув на плечах и руках, вскарабкавшись на спину, наконец свалила Омирбека и устроила кучу малу.

Омирбек, находясь в приземленном положении, не может ни выдохнуть ни вздохнуть. Глаза запорошены. Рот полон пыли дорожной. А сверху все наседают и наседают. Тут и смекнул весельчак, что в данный момент и в данном состоянии ему не до шуток. Сообразив все это, он пустился на обман при помощи хитрости.

— Эй, — кричит, — пока вы тут в пыли барахтаетесь, в соседнем ауле идет бесплатная раздача яблок. Каждому, изъявившему желание, насыпают полный подол халата.

Вся куча мала мигом рассыпалась, и с криками: «Яблоки! Яблоки дают! Даром дают!»- понеслась ребятня в соседний аул и такую пылищу босыми пятками взбила, словно табун прошел.

Поднялся Омирбек и стал приводить в порядок свой облик и внешний вид одежды. Долго отплевывался, отряхивался, палец слюнил — песчинки из глаз выуживал. Наконец прокашлялся, прочихался, проморгался и оглянулся вокруг. И что же он видит?