Каракалла. Иисус Навин - [51]

Подобно тому как во время сильной грозы молния следует за молнией, в эту страшную ночь ужасы следовали за ужасами, до помрачения ума девушки, привыкшей к спокойной жизни в кругу добрых, миролюбивых людей.

Блюститель общественной безопасности наложил руку на того, кто вступился за нее, и ясные глаза которого смотрели на нее таким честным, таким полным любви взглядом. Его хотят вести в тюрьму, — значит, и он, может быть, тоже преступник. При этой мысли она пыталась вырвать из его руки свою; но он не выпускал ее, потому что к девушке приблизилась диаконица и тоном благочестивого негодования убеждала ее уйти от этого места гнусностей и следовать за нею в ее мирное жилище.

Что ей делать?

Полная страха, в нерешительности, опасаясь здесь обмана, там, быть может, позора, она взглянула сперва на диаконицу, потом на Александра, который, не обращая внимания на угрозы Цминиса, смотрел то на нее, то на место, где видел сестру.

Ликторы, отгонявшие толпу, загородили дорогу и Мелиссе, но в то время, когда умоляющие глаза Агафьи встретились с глазами художника, и ему показалось при этом, что вся его кровь прилила к его лицу и сердцу, сестре наконец удалось проскользнуть к нему.

И снова ее взгляд возвратил ему присутствие духа, в котором он так нуждался; ведь он знал, что в следующее мгновение его рука, еще крепко державшая теперь руку Агафьи, будет связана, так как Цминис приказал своим людям принести новые веревки и цепи, имевшийся запас которых в эту дикую ночь уже истощился.

Единственно этому обстоятельству был обязан Александр тем, что его еще не увели связанного. Ему еще нужно было предостеречь девушку относительно диаконицы, пытавшейся увести ее с собою.

В эту минуту он быстро сообразил, что Агафья скорее поверит его сестре, чем ему, которого египтянин несколько раз назвал преступником; и когда он увидел ключницу Полибия, которая с растрепанными волосами и в пеплосе, сдвинувшемся на сторону, пробиралась вслед за Мелиссой, то обрадовался еще больше, потому что в лице этой честной женщины выступала на сцену новая свидетельница. Она должна была хорошо знать Агафью, если девушка была действительно дочерью Зенона.

Быстро собравшись с духом, он не терял ни одного мгновения, и между тем как Цминис говорил со своими людьми насчет тюрьмы, в которую они должны отвести «государственного преступника», как только появятся ожидаемые оковы, Александр выпустил руку христианской девушки из своей, вложил ее в руку Мелиссы и вскричал:

— Это моя сестра, невеста Диодора, сына Полибия, вашего соседа, — если ты дочь Зенона. Она будет защищать тебя.

Между тем Агафья узнала ключницу, и когда та подтвердила слова художника, а христианка посмотрела Мелиссе в лицо, она с безошибочною чуткостью невинного женского сердца поняла, кому здесь она может довериться.

Точно ища помощи, она обняла рукою Мелиссу, а диаконица с хорошо разыгранным негодованием повернулась и поспешила уйти в отворенную дверь дома.

Все это произошло в несколько минут; но когда Александр увидел, что два существа, которых он любил больше всего, соединились друг с другом, что Агафья разлучена с обманщицей, спасена и находится под хорошею защитой, он глубоко вздохнул и, точно освободясь от тяжкого бремени, крикнул сестре:

— Ее зовут Агафья, и ей, портрету умершей Коринны, принадлежит отныне моя жизнь. Ты скажешь ей это, Мелисса.

При этом его пылкий, полный любви взгляд искал глаз христианки, и когда та ответила на него, покраснев и с благодарною искренностью, его веселое лицо озарилось снова прежним беспечным, жизнерадостным выражением, и его взгляд еще раз обратился к толпе.

Что он желал там найти?

Мелисса увидела, что все его черты внезапно просияли, и в то время как египтянин Цминис только что мигнул стражнику, который с веревкою в высоко поднятой руке пробирался через толпу ночных гуляк, Александр громко пропел первый такт какой — то залихватской песни.

В следующий момент ее подхватило множество голосов из толпы, точно эхо.

Это был клич, которым мальчики из тимагетской школы для борьбы призывали товарищей на помощь, когда на них нападали ученики из гимназии диоскуров, с которыми они были во вражде, и Александр воспользовался им, заметив на улице своих товарищей детских игр Ясона и Паппуса, ваятеля Главкиаса и многих других художников.

Призыв был понят, и, прежде чем Цминис успел взять у своего подчиненного веревку, толпа живописцев и скульпторов под предводительством Главкиаса прорвалась сквозь ряд стражников, окружила Александра и с пением и кликами торжества поспешно увлекла его с собою.

— Ловите его! Держите его! Отнимите его от негодяев! Императорская награда тому, кто его захватит! — кричал египтянин полицейским с пеною у рта и сам стал во главе их. Но александрийские ночные гуляки, из которых многие знали художников и всегда были готовы испортить дело сикофантам и сыщикам, сдвинулись плотною стеною между беглецами и преследователями и затруднили последним путь.

Правда, ликторам и стражникам удалось наконец прорваться сквозь многоголовую, кричавшую и бушевавшую толпу мужчин и женщин, однако же, когда они выбрались на свободный путь, банда художников уже давно шла по соседней улице.