Каракалла. Иисус Навин - [12]

Таким образом, девушка осталась при веровании матери, что вне ее существуют могущественные силы, управляющие жизнью природы и людей. Только она не считала истинными богами ни Сераписа, ни Изиду и искала других. При этом она дошла до культа предков, который, как она слышала от рабыни ее подруги Ино, не был чужд и египтянам.

В Александрии были алтари для каждого бога и существовали обряды богопочитания во всевозможных видах. Ее культ не находился в их числе, так как предметом его был гений — душа умершей матери, освободившаяся от бремени преходящей жизни.

От матери она не получала ничего, кроме добра и любви, и знала, что мать, если бы только ей было дозволено это, не перестанет и в другом — не человеческом — образе дружески и заботливо руководить ею.

Диодор говорил ей, что посвященные в элевзинские мистерии желают для себя бессмертия души, чтобы и впредь иметь возможность принимать участие в жизни тех, которых они оставили на земле. Да и что приводило во всякое время в некрополь такое множество людей с дарами, если не сознание, что они таким образом имеют общение с умершими и пользуются их участием до тех пор, пока не забудут их сами?

Если просветленному духу матери даже и не дано внимать ее мольбам, то ей, дочери, все — таки не следует перестать по этой причине обращаться к ней, так как самой Мелиссе приносит несказанную отраду мысленно быть вместе с умершею и поверять ей все, что волнует ее душу.

Таким образом могила матери сделалась любимым местом ее посещений. Так и на этот раз она здесь более чем где — нибудь надеялась найти утешение, почувствовать какое — нибудь доброе наитие и, может быть, даже помощь.

Она просила Александра проводить ее туда, и он исполнил ее желание, хотя думал, что Филипп находится уже в домах бальзамирования, у изображения Коринны.

Им было нелегко протискиваться через тысячи людей, стремившихся к великому зрелищу, но зато большинство посетителей кладбища было отвлечено мистериями от могил македонян, и вокруг прекрасного мраморного монумента, который Александр воздвиг на могиле матери, чтобы порадовать отца, спокойствие почти не нарушалось. Памятник был увешан и обложен разными венками, и, прежде чем Мелисса начала молиться и помазывать камень, она осмотрела и ощупала его.

Она узнала тотчас же те венки, которые были принесены ею и отцом. Простой венок из тростника с двумя вплетенными в него цветками лотоса был даром преданной любви ее старого раба Аргутиса и рабыни Дидо. Вон тот хорошенький венок из цветов взят из сада ее соседей, которым ее мать была дорога. Наконец, эту корзину, наполненную великолепными розами, которой она еще не видела утром, поставил здесь и на этот раз Андреас, управитель отца ее друга Диодора, хотя он считал себя христианином. Это было все.

Филлипп еще не мог быть здесь, а между тем уже время приближалось к полуночи. Он — это случилось в первый раз — пропустил этот день и не вспомнил об умершей. Как огорчило это Мелиссу! Вместе с тем и беспокойство ее усилилось.

Озабоченные, с тяжелым сердцем, брат и сестра помазали монумент, и между тем как Мелисса, подняв руки, начала молиться, живописец безмолвно и задумчиво смотрел на землю, но, едва сестра снова опустила руки, он с живостью вскричал:

— А все — таки он здесь, в доме бальзамировщика! Что он заказал два венка — это известно положительно, и если один из них он предназначил для Коринны, то другой — наверняка для матери. Если же, вопреки этому предположению, он оба венка…

— Нет, нет, — прервала его Мелисса. — Он принесет свой дар. Останемся здесь еще несколько времени, и помолись и ты о душе умершей. Сделай это для меня!

Брат с живостью прервал ее:

— Я вспоминаю о матери на всяком месте, потому что кто любит что — нибудь, для того оно остается живым. Не бывает ни одного дня и ни одной ночи, если я возвращаюсь домой трезвым, когда бы я не видел ее лица наяву или во сне. Ее память для меня священнее всего, и если бы ее обожествили, как умерших императоров, из которых, однако же, многие навлекли на себя проклятие мира…

— Говори тише, — сказала встревоженно Мелисса, потому что между соседними могилами двигались человеческие фигуры и римские стражи ходили взад и вперед. Но легкомысленный художник упорно продолжал:

— К ней я поднял бы руки с радостью, хотя я разучился молиться. Да и вообще, кто еще здесь, если только он не бежит за стадом и не поклоняется Серапису, знает, к которому из множества богов ему обращаться в случае нужды? При жизни матери я мог охотно, как и ты, молиться бессмертным и приносить им жертвы; но Филипп отвратил меня от всего этого. Относительно обожествленных императоров каждый думает так же, как и мы. Мать скорее вошла бы в зачумленный дом, чем на Олимп, где они пируют. Каракалла тоже поступает в число богов. Он! Батюшка Зевс сбросил с высоты Олимпа своего сына Гефеста на землю и при этом сломал ему только бедро, а наш император размахнулся сильнее: он сквозь землю швырнул своего брата в подземный мир — императорское деяние! — и не только искалечил его, но и умертвил.

— Превосходно! — прервал юношу чей — то густой голос. — Это ты, Александр! Послушайте, какое новое право на прославление придумал сын Герона для державного гостя, который завтра прибудет сюда.