Карабарчик. Детство Викеши - [20]
Вечером Евстигней вместе с новым телохранителем выехал на Тюдралинскую дорогу.
Проехав с полкилометра, они догнали человека в солдатской шинели.
Забросив котомку за спину, человек шёл торопливо и только оглянулся на стук копыт.
— Эй, служивый, дорогу!
Солдат стал на обочину, и Зотников узнал в нём своего бывшего работника Прокопия Кобякова. Натянув поводья, Евстигней приподнял картуз:
— Моё вам почтение!
— Здравствуйте, — сухо ответил Прокопий.
— Домой идёшь?
— Да.
— А как же с войной до победного конца? — язвительно спросил Евстигней.
— Пускай воюют те, кому этот конец нужен.
— А тебе разве не нужен?
— Нет, — ответил через плечо Прокопий. — Проезжайте. Пеший конному не товарищ, да и я тороплюсь, — и, отвернув давно не бритое лицо от Евстигнея, он сошёл с дороги.
— Мой бывший работник. По лицу вижу, что большевик, — пояснил Евстигней Савватейке, кивая в сторону Прокопия.
— Дать ему встряску? — бродяга придержал коня.
— Сейчас не стоит. Посмотрю, что будет дальше, — махнул рукой Зотников.
… К вечеру в избе Кобякова собрались односельчане — фронтовики. И, когда на востоке заалела яркая полоска света, гости Прокопия стали расходиться по домам.
На следующий день в Тюдралу из Яргола пришёл матрос. Рядом с ним шагали Янька и Кирик. Поодаль, обнюхивая заборы, бежал Делбек.
— Показывай свою хату, — сказал матрос Яньке и тот помчался вперёд.
Печёрский подошёл к избе Прокопия и, окинув взглядом заречье, где ютились алтайские аилы, постучал в дверь. Па стук выглянула Степанида. Увидев на Кирике матросскую бескозырку, она улыбнулась.
— Будущий моряк Балтийского флота, — кивнул матрос в сторону Кирика.
Прокопий вернулся под вечер. Поцеловал ребят и, освободившись от их объятий, радостно протянул руку Печёрскому:
— Слышал о тебе, слышал!
А назавтра приехал Темир с усть-каноким пастухом Алмадаком.
Снова пришли фронтовики. В избе стало тесно…
Часть вторая
В один из солнечных зимних дней над Тюдралой понеслись тревожные звуки церковного набата. Всё село пришло в движение: скакали верховые, шли пешие, скрипели колёсами таратайки, ржали кони. На маленьких лохматых лошадях, густой колонной, к центру села двигались с Темиром алтайцы.
Группа фронтовиков, во главе с Прокопием и Печёроким, вышла на площадь с красным знаменем. Позади шагали Кирик и Янька. Сегодня Степанида надела на них новые рубахи, нарядила точно на праздник. Прокопий махнул звонарю, и тот умолк. Солнце заливало село, голубые горы и леса и, сверкая на льду реки, отражалось в окнах избушек.
Народ прибывал. Со стороны заимки Зотникова на окраину Тюдралы выскочил всадник. Покружил вороного коня и, подняв его на дыбы, яростно ударил нагайкой. Сверкнули на солнце серебряные накладки седла. Повернув лошадь, всадник бешеным галопом помчался обратно. Среди деревьев замелькали его богатая шуба и нахлобученная шапка, опушенная мехом выдры. Это был кривой Яжнай. Рано утром, объезжая зимние пастбища, он не нашёл на месте пастухов и, узнав, что табунщики и чабаны уехали вместе с Темиром в Тюдралу, поскакал туда. При виде тысячной толпы народа бай струсил и погнал своего коня на заимку Зотникова.
Митинг открыл Прокопий.
— Товарищи! Буржуазное правительство пало! — говорил он. — В стране утвердилась власть рабочих и крестьян. Трудовой народ стал хозяином своей судьбы. Только через Советы мы придём к счастливой жизни. Да здравствует отец и учитель мирового пролетариата — Ленин!
По площади, точно вешний поток, прокатился гул голосов; он нарастал откуда-то издалека и превращался в могучий рокот:
— Слава Ленину!
— Да здравствует власть Советов!
— Смерть мироедам!
После Прокопия выступил Печёрский, за ним — Темир. Говорил он по-алтайски. При упоминании Сапока и Яжная лицо его мрачнело и озарялось улыбкой радости, когда он называл русских братьев — Печёрского и Прокопия.
В этот день тюдралинцы выбрали свой первый Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов с председателем Прокопием Кобяковым.
Военным комиссаром отряда самоохраны был избран Иван Печёрский, его заместителем — Темир.
Но враги советской власти не дремали.
Вечером на заимку Зотникова приехали Сапок, Аргымай и кривой Яжнай. Ночью же сюда на взмыленном коне прискакал Ершов — бывший царский офицер. Его сопровождал Огарков.
Евстигней и все присутствующие при виде Ершова поднялись с мест.
Когда забрезжил рассвет, гости Зотникова разъехались в разные стороны. Провожая Ершова, Евстигней задержал его на крыльце.
— Как же держаться с большевиками?
— Тише воды, ниже травы, постарайся втереться к ним в доверие, — и, наклонившись к уху хозяина, Ершов прошептал: — Скоро так нажмём на коммунистов, что кровь из них ручьём брызнет! — глаза Ершова сверкнули. — А сейчас притихни. Съезди завтра в Тюдралу, в сельсовет. Так, мол, и так, я, Евстигней Зотников, стою за социализм, — Ершов зло усмехнулся, — а поэтому отдаю, мол, в общее пользование маральник. Понял? — Видя, что хозяин нахмурился, Ершов похлопал его по плечу. — Потом мы его вернём. Всё будет в порядке, — и, вскочив на коня, исчез в предутреннем тумане.
Евстигней явился в Тюдралинский сельсовет. Долго шарил глазами по стенам и, не найдя иконы, опустился на лавку.
