Капли дождя - [52]

- Мастера сделали свою работу прилично, - ответил сын.

- Вода приятного вкуса, - добавила невестка.

- Бабушка боялась - вдруг будет соленая, но получилась не соленая, оказался тут как тут и внук.

Андреас продолжал читать начатую статью.

Он не успел еще сколько-нибудь углубиться в нее, как появилась гостья. Маргит.

В белом халате она выглядела удивительно молодо.

Маргит обратила на себя внимание, Тынупярты прервали разговор, Лембит поспешил принести Маргит стул. Она приветливым кивком поблагодарила его:

- Вы очень любезны.

Андреас не представил ее Тынупяртам. Она не поцеловала его.

На этот раз у Маргит была с собой и вазочка. Она снова принесла гвоздики.

- Я просто испугалась, когда не нашла тебя в седьмой палате, - сказал Маргит.

Андреас усмехнулся:

- Извини, виноват, конечно. Надеюсь, что не в морге меня искала.

- Дорогой Андреас, этим не шутят... Ты выглядишь куда лучше.

- Не обращай внимания на мои слова. От лежания свихнуться можно. Вот ты действительно хорошо выглядишь. Большое тебе спасибо, что выбралась ко мне. Читал в газете, что с Кавказа приезжали обмениваться опытом по внедрению новой техники. Тебя, конечно, тоже в покое не оставили? - говорил Андреас, о чем-то он ведь должен был говорить. Приход Маргит его особо не обрадовал, он даже не мог понять своего отношения к ней.

Комплимент понравился Маргит. Она сказала: - Да, азербайджанцы взяли у меня три дня. Наверное, поеду с ответным визитом в Баку. Мне кажется, что там можно кое-чему поучиться. Я познакомилась с твоей дочерью, Андреас. Приятель твой, товарищ Том-сон, познакомил, он был вместе с Юлле на банкете. Ты можешь гордиться своей дочерью, девушка серьезная. Андреас постарался пропустить мимо ушей то, что она сказала. Томсон был вместе с Юлле на банкете. Таавет или кто другой - какое это имеет значение? Андреас заставил себя говорить, говорить без умолку, наконец представил Маргит Тынупяртам, беседа стала общей, поспорили о технократическом н гуманитарном подходе к жизни, один только Эдуард Тынупярт не принимал участия в разговоре.

Гости Тынупярта ушли первыми. Кулдар в дверях крикнул Аядреасу, что не забудет передать тете Каарин привет, потом бегом вернулся назад к дедушке, уткнулся головой в грудь, поймал его взгляд и поспешил за родителями.

Маргит осталась до конца времени посещения. За все время до вечера Андреас и Эдуард обменялись лишь двумя-тремя фразами.

- Не поверил бы, что лежание так изматывает человека, - пожаловался Эдуард.

- Мне стало крепить живот.

Перед сном оба попросили по две таблетки снотворного.

- Встретив тебя в своем полку, я удивился. Признаюсь, что рад был.

Эти слова принадлежали Андреасу.

Андреас Яллак н Эдуард Тынупярт негромко разговаривали между собой. Начал разговор на этот раз Эдуард. Посетовал, что можно ошалеть от лежания, что им не повезло с болезью. Инфаркт пригвождает к постели, ты не смеешь подняться, хотя и чувствуешь себя здоровым, ты становишься собственным узником, делаешься противным себе потому, что вдруг видишь себя таким, какой ты есть, без украшающего тряпья. Чахо-точник может пойти и налакаться в первом попавшемся кабаке, желудочник тоже - иди куда хочешь, только диету соблюдай, ревматикам труднее, ревматизм крючит и корежит человека, но у него есть все-таки известная свобода передвижения, он не остается собственным узником. Андреас не возражал, он и не хотел возражать. В словах Эдуарда была добрая доля истины. Они некоторое время кляли свою болезнь, затем Тынупярт стал вообще костить жизнь. Сперва поносил шоферский хлеб и погоню за длинным рублем, потом уже всем был недоволен. Хотел-де жить так, чтобы никогда не опускать перед собой глаза, и все же оказался обыкновенной тварью.

Сегодня Эдуард был откровенен:

- Я видел, что ты.. обрадовался. В первую минуту и я ощутил радость. Но не показал этого.

Андреас сказал:

- Подумал, что, если уж ты пошел на мобилизационный пункт, значит, решил для себя. В сорок первом легко было скрыться Почему ты не уклонился?

Бывший друг детства молчал.

- Не хочешь - не отвечай, - сказал Андреас, - я не настаиваю. Я считал, что рано или поздно у тебя откроются глаза. Это я в ту ночь сказал и Каарин. В ту ночь, когда ты назвал меня свиньей. Твоя сестра тогда была для меня всем. Я не просто крутил с ней.

- Верю, - буркнул Эдуард. - Тогда не верил, а сейчас верю. Я по-скотски вел себя, когда говорил про сестру плохое. Разве легко мне признаваться в этом? Я ревновал, ревновал, понимаешь ты? Теперь, спустя годы, это выглядит идиотством, даже уродством, собственно, такая ревность и не может быть естественной. Ты, конечно, думал, что политика ослепила меня. Политика тоже, тогда ты казался мне карьеристом. Таавет был в моих глазах куда честнее. Я считал тебя жалким приспособленцем, мало ли что ты ругал в свое время пятсовскую власть. Пягса тогда все ругали. Только вроде отца моего почитатели порядка держали язык за зубами. Разве я хвалил Пятса! Так что политика на втором плане была. Или, кто знает, ревность и политика могли сплестись и в равной мере действовали на меня. О таких делах спустя время трудно судить, потом все иначе выглядит. Человек видит прошлое и себя в прошлом так, как он в данный момент понимает это прошлое и насколько он себя представляет в лучшем свете в тех прошлых событиях. Ты спрашиваешь, почему я не уклонился от мобилизации? Значит, был трусом, боялся последствий, не был уверен в себе, неправильно оценивал положение. Отец требовал, чтобы пошел на мобилизационный пункт. Сказал, что указы властей нужно уважать, даже когда власть не по тебе. Что власть - основа порядка, без твердого порядка мир расползется по швам. Как исконному чиновнику, в его сознании и не укладывалось, что можно воспротивиться приказам и распоряжениям. Так я теперь думаю. Тогда, летом сорок первого, я своего отца не понимал до конца. Раз сказал, что нужно идти, что нужно выполнять и те приказы, с которыми не согласен, что власть шуток не признает, - эти его слова для меня, двадцатилетнего юнца, что-то все же значили. Между прочим, отец отзывался добром и о царской власти. Говорил, что жизнь при царе была дешевле, что чиновников, которые из эстонцев, за их аккуратность ценили, они меньше пили и меньше брали взятки. Если бы в сороковом вместо Сталина у власти оказался старый Николай, то мой отец тоже ходил бы и кричал, вроде тебя, на митингах "ура"... Националистом он не был, скорее оставался человеком прорусского настроя. Из-за его прорусских настроений и его чиновного духа я и дал мобилизовать себя. Отец явно боялся властей. А у меня не хватило самостоятельности, побрел с рюкзаком за плечами и камнем на душе на Певческое поле. Стервец Таавет оказался умнее, укрылся в деревне и вышел сухим из воды. Андреас перебил его: