Капли дождя - [48]

Нервы у этого волка, правда, сдали. По ночам, говорят, ему чудилось, как огонь трещит и как дети кричат. Он ведь не щадил ни женщин, ни детей.

- Я должен был его своими руками... - вырвалось у Андреаса.

- Благодари небо, Железноголовый, что нет на твоей душе чужой крови, успокаивал его Курвитс. - Спасибо скажи. Мызаский Сассь сам себя судил, стрельнул в рот картечью.

Андреас чувствовал, что кто-то следит за ними, глянул в сторону. Тынупярт не отвел глаз. "Пусть таращится", - решил Андреас.

- Еще говорят, что и латыш вышел под чистую, и он подпал под амнистию. Вернулся в Латвию, живет в Даугавпилсе.

- А новостей повеселее у тебя нет?

- Есть. В нашу реку выпустили мальков форели. - Форель там не будет жить, форели холодная

нужна вода, как родник чистая, - сказал Андревс. - А в Руйквере речка мутится, дожди намывают туда землю. Вдобавок еще из болота ржа сочится.

- У почтарши Эды теперь трое детей, - сказал Кур-витс, уставившись в потолок. - Мужа порядочного, домоседливого заимела.

Андреас рассмеялся:

- Ну и пес же ты старый! А в партию-то хоть вступил?

- Я бы вступил, да ты уехал, а другие парторги меня не жаловали. Сознания у меня недостаточно.

-'Я напишу парторгу вашему.

- Не пиши. Заварят старое дело. Я однажды ездил рыбу ловить на тракторе, - объяснил "царского имени колхозник", и по тону его Андреас понял, что это была очередная проделка Курвитса. - После ледохода щучий жор начался. У меня ноги в коленях вовсе уже не гнулись. Но душе покоя не было. А тут "Беларусь" во дворе, тогда я уже на тракторе не работал. Сводный брат Мызаского Сасся, тихий такой мужичонка, и мухи не обидит, поднабрался как следует, проезжал мимо нас, а трактор у него так и вихлял из стороны в сторону, ну, думаю, на шоссе, чего доброго, наедет на кого-нибудь. Остановил я его, сманил мужичка рябиновкой с трактора и спать уложил. Утром черт меня дернул. Сводный брат Сасся еще храпел, я и решил, что раньше десяти глаз он не продерет, забрался на трактор - и прямым ходом к реке. Но трактор понадобился, тракториста нашли у нас, и меня отыскали по следам. Уже два щуренка было в садке, да и они не спасли. В конторе сказали, что это кулацкий заговор, я брат серого барона, тракторист - сводный брат главаря лесных братьев, дело, что называется, было заведено. Тогда мне стало ясно, что за водкой на тракторе гонять можно, катай себе сколько влезет, но к реке - это уже саботаж. Так что, будь добр, не пиши.

- А что сказала Мариета?

- Что дураку и в церкви на орехи достается. Старуха у меня милосердной души человек. А твоя семья как?

- С женой я развелся, - Андреас ничего не таил,

- Тогда мне повезло больше твоего, - покачал головой старик. - Как выздоровеешь, приезжай, поглядишь на нас. Порыбачим. Уж не обезножею я. А если и обезножею, то колхоз должен "виллис" дать, на "Волге" к рыбным местам не подъедешь. Разве они посмеют отказать? Я же учредитель колхоза, железный фонд и оплот его, портрет мой висит на стене в главном здании, "Знак Почета" на груди и все прочее. Если раньше не выберешься, приезжай через четыре года, в семьдесят втором будет юбилей, колхозу "Кунгла" ровно двадцать пять лет исполнится. Видишь, имя, которое ты ему дал, до сих пор живет, хотя "Кунгла" было только одним из шести хозяйств, которые теперь объединились. "Сталины" переименовали, и нам в свое время предлагали "Сталина", ты отстаивал "Кунглу". Не влетело тебе за "Сталина"?

- Да нет. Против "Сталина" у меня ничего не было, только колхоз для такого имени слишком немощным был. В сорок девятом году Сталин являлся для меня богом.

- Недоброжелатели твои в анонимках тебе в вину ставили и то, что ты против имени этого возражал.

Андреас заметил, что Тынупярт по-прежнему наблюдает за ними. В их сторону он больше не смотрел, глаза его уставились в потолок, но чувствовалось, что слушал он внимательно. Андреаса это не трогало. К Эдуарду он уже привык. Временами, правда, в душе подымалось что-то, но, к счастью, у старых дрожжей больше не было прежней закваски, чтобы неожиданно чему-нибудь прорваться.

- Времена анонимок кончились, - заметил Андреас.

- Не скажи. Может, столько не значат, как в свое время, но пишут все равно по-прежнему. Даже я высиживаю жалобу. Прямо министру сельского хозяйства, под своим именем - и никаких. На председателя. Чтоб не считал меня батраком. Я хочу быть хозяином, полноправным хозяином.

- Если душа не дает покоя, сходи сам на прием к министру, вроде бы честнее будет, - подсказал Андреас.

- Честнее, конечно. Приколю орден - и пошел.

- А с председателем ты поговорил как мужчина с мужчиной?

- Он не принимает меня.

- Тогда выступи на общем собрании.

- Думаешь мне, увечному старику, легко чесать язык на общем собрании? Что хуже всего - теряюсь я там, уже пробовал. Между собой болтаю сверх всякой меры, на собрании язык в узел вяжется.

- Начни все-таки со своего колхоза.

- Ты серьезно? Оно, конечно, будет честнее. Сперва побываю в сумасшедшем доме, потом видно будет.

- Посылают на исследование в психоневрологическую больницу?

- Говори так, как в народе говорят. Если Сээвальд, то Сээвальд. Ты, наверно, не знаешь, что вначале я лежал в этой палате. Отсюда перевели в хирургию: мол, ревматизма нет, сердце здоровое, можно резать. Хирурги уже ножи точили, но потом махнули рукой и теперь хотят сплавить меня в сумасшедший дом. Я даже пикнуть не смею своей старухе о Сээвальде, засмеялся старческим смехом Николай Курвитс. - Не то возьмет под опекунство. И председателю ни гугу - прикушу язык, нельзя давать ему в руки козырь. И старухе, и председателю вместо Сээвальда скажу невропатологическая или нейрохирургическая клиника. Если оперировать, то, конечно, будет нейрохирургическая, я узнавал. Сомневаются, что у меня вообще воспаление суставов, - все вдруг заговорили о нервах. Не о тех нервах, которые человека с ума сводят, а о других, от которых двигаются и руки и ноги. А может, у меня сразу два воспаления - и суставов, и нервов. Поди знай, Поживем - увидим.