Капкан - [60]

Она тащила узел — наволочку, набитую, судя по всему, одеждой; за поясом у нее был револьвер.

Лодка коснулась песка, и Ральф не хуже заправского индейца перемахнул через борт, не заботясь о том, что может замочить мокасины.

— Господи, что это вы еще затеяли? — взмолился он. — Пойдем-ка, пройдемся по берегу и…

— Я не боюсь, если Лоренс услышит. Пускай кто хочет слушает — мне все равно!

— А мне нет!

— Вам-то, конечно. Еще бы!

Она все-таки побрела рядом с ним вдоль берега. У опушки сосновой рощи они уселись на твердый бугор. Элверна сбросила узел, отерла потный лоб, устало перевела дух. Про свои взмокшие, натруженные плечи Ральф почти не вспомнил.

Начала она с места в карьер:

— Я еду с вами.

— Нельзя! Невозможно! Не сходите с ума. Это абсурд!

— Абсурд не абсурд, а еду. Вы должны меня взять. Поймите: тут дело не только в том, что я испугалась индейцев. I ут… Всю жизнь стоять у плиты и охотиться на уток — ох, и ненавижу я эту охоту, — пока не состаришься, не станешь морщинистая, вредная, злющая, как мамаша Макгэвити, чтоб ей ни дна ни покрышки! Ни за что!

— Но есть же у вас какой-то долг по отношению к Джо!

— Никакого! Слушайте, можете вы раз в жизни говорить просто? Или нью-йоркские пижоны тоже, вроде трапперов и парикмахеров, горазды хорониться за громкими словами? «Долг»? Я дала ему год счастья. Да-да, для него это было счастье, я знаю! Я принадлежала ему душой и телом, а я не уродина и не дура, что бы вы там обо мне ни думали, какие бы глупости я ни вытворяла. А глупости я вытворяю в основном потому, что иначе спятила бы с тоски. Я дала ему любовь. Я стряпала для него, скребла и чистила для него, я пела для него. А теперь он меня больше не любит. Я знаю. Женщина это всегда чувствует! Он думает, я просто вертихвостка. Нет, он привязан ко мне, не спорю, только он не любит меня, как вас или Па Бака. Да и я его по-настоящему никогда не любила. Он вообще-то парень на все сто-смелый, порядочный, но ведь это типичный школьный учитель, и больше ничего. Не спорьтеf вы! Надо думать, насчет Джо и самой себя я как-нибудь знаю не меньше вашего, хоть вы и воображаете, будто изобрели все законы!

— Я не воображаю…

— Да, пожалуйста, мне-то что. С вас станется!.. Ой, это я так, не обижайтесь. На самом деле я знаю, что вы очень умный, честное слово. — От страстной непосредственности она с катастрофической быстротой переключилась на самое беззастенчивое кокетство. — Я вас просто разыгрываю. У вас голова — дай боже, что я, не понимаю? Эх, расшевелить бы вас разочек!

— Все это, дитя мое, разумеется, очень лестно, но ехать вам со мной никак нельзя. Ну, будьте умницей. Вернитесь к Джо, объяснитесь с ним откровенно, и он — я нисколько не сомневаюсь — отправит вас в Миннеаполис или другой какой-нибудь город, раз уж…

— Он нисколько не сомневается! Ах вы, рыба несчастная! Не сердитесь, Ральф! Но неужели так уж трудно хоть минуточку побыть человеком? Миленький, я ведь не то, что ваши знакомые дамочки из Нью-Йорка. Мне идти не к кому, кроме вас. Поймите, дорогой. Из этого ничего не выйдет. Если бы я переехала в город, Джо считал бы, что за мной нужен глаз. Чего доброго, еще отправил бы меня к своей костлявой старой тетке в Айову. А та будет есть меня поедом. Блюсти честь его имени, и все такое. Эх вы, мужчины! Честь! И любите же вы превращать ее в кандалы для своих женщин!

— И все же вам придется…

— Ничего не придется! Вот что я вам скажу, Ральф Прескотт. Слушайте и запоминайте. Если вы меня не возьмете с собой… Я говорю серьезно, учтите! Совершенно серьезно! Поглядите на меня — шучу я? Так вот: если вы меня не возьмете с собой, я иду в Киттико пешком, лесами.

— Да чепуха это. Идиотизм.

— Зна-аю, что идиотизм! И все-таки пойду. Лучше погибнуть в лесу, чем идти назад, чтобы тебя зарезали во сне индейцы или загрызли живьем эти Макгэвити. Вы еще ничего не знаете: вчера вечером Джо категорически заявил, что я должна поближе сойтись с этой старой ведьмой. Должна заставить себя ее полюбить. Представляете? И брать пример с нее, а не с шалопаев вроде Кудрявого Эванса. Всю жизнь мечтала! Да я лучше с голоду подохну!

— Похоже, что это и вправду серьезно. Но господи боже, откуда вы возьмете еду, если пойдете пешком…

— У меня здесь, в лесу, припрятан кусок грудинки, немного муки. На первые дни хватит. А вот в этом узле — удочка и блесна. Знаете, Ральф, то черное платьице, такое славненькое, просто не смогла оставить. И новые туфли на красных каблуках — самые любимые. Ничего, доберусь… наверное. На лодке подбросят — траппер какой-нибудь или индеец.

— Чтобы потом… Неужели вам улыбается сесть в байдарку к первому встречному проходимцу, ночевать с ним в одной палатке и убедиться, что он скотина?

— Какое там «улыбается»! Зато когда вы, добропорядочный господинчик с каменным сердцем, будете лежать в вашей милой и уютной палаточке, жутко гордый и довольный собой, вспомните, что Элверна в эту минуту просит помощи у какого-нибудь прохвоста — и платит ему за это!

— Ах ты, черт возьми! Как мне вас убедить…

— Напрасный труд! Ральф! Ральф, милый! Послушайте меня, дорогой. Я вам не буду в тягость. Честное слово. Конечно, пешком мне не дойти и на веслах одной — тоже, даже если бы удалось украсть лодку. Но я гораздо сильней, чем кажусь на вид. Я не буду валять дурака, как тогда, на охоте. Это я просто нарочно. Господи, мне ничего не стоило донести все три ружья да еще штук шесть в придачу. Я буду грести, у вас ведь есть в лодке запасной гребок? Всю стряпню возьму на себя. И увидите, вот увидите, какие тяжести я буду таскать на пеших переходах.