Капитаны ищут путь - [39]

Почти год ждали вешних дней. И дождались. Смотрите: Зимнее озеро звучно и весело плещет, вздувшийся ручей отчаянно пенится, а земля так и разомлела под солнышком. Лето валом валит, короткое лето. Не остановить. Но коли и нынешним летом отряд не достигнет Ледовитого океана… Увы, спустишь флаг и признаешь себя побежденным… Нет, нет, Акайчо придет. Акайчо не может не прийти к Зимнему озеру: ведь тут, в шатрах-типи, семьи индейские. Да, охотники явятся, наверняка явятся к своим женам и детям. Ну и что из того? Станут ли они возжаться с белыми после россказней Гарри Блейка, бывшего офицера королевского флота?

Весть принес Ричардсон. Доктор сидел у хворой индианки, когда примчался гонец Акайчо: вождь с охотниками, нагруженный добычей, спешит к Зимнему озеру.

В тот же вечер встретились Акайчо и Большой Белый Начальник. Впрочем, уж такой ли «большой» этот начальник, коли ему отказал в продовольствии Толстомордый?

Впервые в жизни пришлось Джону поклясться, что он не лжец, не мошенник, не проходимец. И кого же он убеждал? Дикаря, черт возьми! И в чем оправдывался? Запивохи-чиновники до сих пор не прислали товаров, предназначенных индейцам, и вот он, офицер, заискивает перед Акайчо. Однако спокойствие, сэр, не стоит кипятиться. «Маленький горшок быстро нагревается»[20], а у Джона, ей-богу, нет никакого желания прослыть «маленьким горшком».

Он принял Акайчо так, будто ничего не знал о клевете Блейка, и после первых приветствий сказал:

— Мне очень жаль, почтенный вождь, но нам нечем пока отблагодарить тебя и твоих людей. Ты не веришь? Вот смотри. Видишь? — Он тронул пальцем грудь: на мундире красовался надетый по случаю встречи с Акайчо орденский знак. — Видишь? Важной награды удостоен я за честные воинские подвиги. — Он клятвенно поднял руку. — И я говорю тебе, как воин говорит воину, ты получишь все сполна.

Акайчо глядел на него пристально. Нет, этот лобастый не лжет. Толстомордый — вот кто врет. Проклятый Толстомордый, у которого в долгах он, Акайчо, и все его доблестные сотоварищи. Врет Толстомордый, которому отдает Акайчо лучшие шкуры, лучшие меха. И пусть Блейк лопнет от злости…

Много в тундре неба. И пестра, и мягка тундра. Красят ее маки. Одуванчики — как желтки в глазунье. Синюхи глядят застенчиво, березоньки льнут к скалам. А скалы опушились мхами то киноварными, то как ярь-медянка. И вокруг озер — улыбок тундры — плотно встает высокая и острая осока. Ледолома нет на Коппермайне. По каменистому ложу река движется крупным, как куница, скоком, шумит и брызжет холодной пеной.

В июле отряд был у Ледовитого океана.

Акайчо давно вернулся. Он свое сделал. Но куда девались эскимосы? Ведь Джон рассчитывал на их помощь. Каков без них будет обратный путь?.. Прочь, прочь опасенья, гони их, как гонишь москитов. Он близок, он совсем рядом — Ледовитый океан, Полярный океан.

Во второй половине июля каноэ подошли к устью Коппермайна. Река уж не бежала куницей. Опасливо, робко пробиралась она среди бугров и наносного песка, за которым лежал океан. А над океаном скрипели чайки, в океане льдины баюкали глянцевитых жирных тюленей.

Отныне начиналось то, ради чего пересекали Атлантику, одолевали тысячи миль: обозрение берегов, сопредельных с великой морской трассой, тех берегов, в виду которых, быть может, проследуют когда-нибудь корабли победителей Северозападного прохода.

Франклин стоял у океана. Лысый мощный лоб, широкое крепкое лицо обвевал ветер. Сквозь низкие тучи светило солнце, широкие полосы расходились по небосклону веером, образуя нечто похожее на корабельные ванты. И Джону вспомнилось, как в мальчишестве снилась ему лестница, ведущая за облака. Он улыбался задумчиво:

— Начальник! Мы не желаем!

— Неладно получается, сэр!

Проводники-канадцы гомонили все разом, жестикулируя, переминаясь с ноги на ногу. Лица у них были злые, испуганные. Лейтенант оглянулся… Ах, вот оно что! Эти сухопутные празднуют труса. Они, понимаете ли, жаждут унести ноги.

— Да-да, начальник, мы не желаем подыхать!

— Право, не знал… — Франклин, хмурясь, покусывал губы. — Не знал, что у господ вояжеров заячьи души.

Венцель казался смущенным. Он, старший, он каждого проводника вербовал, а теперь… Венцель ковырнул землю носком мокасина и отвел глаза.

— Гм! Что и говорить, начальник, каноэ-то поистрепались. А? Во какая беда, начальник. Утопнуть-то на них проще, чем из ружья выстрелить. А? Я говорю им: ничего, валяйте. А они мне: тебе-то, мол, что…

И точно, всем ведь было известно, что Венцель и еще четверо по его выбору не сегодня завтра уйдут к Зимнему озеру готовить форт для будущей зимовки.

Венцель перестал ковырять песок.

— Пусть кто другой убирается, а я останусь.

— Эка важность, — загалдели проводники, — что с тобой утопнуть, что без тебя. На каноэ — в океан? Нет уж, начальник, уволь! Не пойдем, хоть ты тресни, не пойдем!

— Без вас обойдемся! — вспылил мичман Худ.

Проводники расхохотались.

«А не поймать ли рыбку на серебряные крючки?» — подумал штурман Бек и, прищурившись, повел речь о прибавке к окончательному расчету.

— Поищи-ка дураков в другом месте! — закричали проводники. — Нету дураков, нету!