Капитанские повести - [27]
Шаги на переходном мостике стихли.
Вольтер Иванович тоже вышел на мостик.
— Тут есть кто? — спросил он, и в его голосе еще была неоттаявшая обида.
— Вахтенный штурман.
— Ну, как дела, Тимофей Тимофеич?
— Американец на зигзаг перешел, не выдерживает, видимо, бортовой качки. Долго так не протянет, скорость ему сбавлять придется.
— Это хорошо… Ко мне Жмуров насчет приема в партию приходил, как вы считаете, безусловно примечательный факт?
— А что? — ответил второй штурман. — Такое время не каждому в жизни выпадает. Чего же тут удивительного?
31
И вот снова старпому время заступать на вахту. Одни сутки, они промелькнули, как миг.
Что дал ему в жизни этот день, чем он обогатил, чем осчастливил, чем огорчил? День был необычный, и все же в нем по частям, по частичкам отразилась жизнь и старпома, и экипажа, и самого «Балхаша», теперь заливаемого тучей брызг и тяжело, но упорно хромающего в волнах на одной своей стальной ноге. Небо всплошную затягивало низкими облаками; холодело, и липкая влажность наклеивала одежду на еще горячее тело. Соль зудила кожу под воротом рубашки, горьковатая соль пощипывала губы…
Свет носового топового огня упирался в стену пузырчатой воды, и белый гребень заслонял собой все… Что-то стонало и звенело на полубаке, затем вода рушилась на палубу у основания надстройки, вода хлестала в обвес нижнего мостика, и бесформенные куски ее тяжело шлепались на настил носовой шлюпочной палубы. Корпус вздрагивал и, казалось, скручивался посередине, бак и ют дергались в разные стороны, как концы колеблющейся стальной линейки. Корпус лез вверх, выдавливаясь своими обводами из волны и вынося вверх двадцати-тысячную массу металла, воды и нефти, составляющую вес танкера в грузу. И тогда старпом чувствовал, что его прижимало к палубе так, что подрагивали от тяжести коленки.
В хаотичном и смещавшемся мире только одни опадающие и взлетающие палубы «Балхаша» были достаточно устойчивыми плоскостями.
Слегка испуганный и пришибленный Филипп Лавченко доставал в рубке дождевики, Костя Жмуров стоял на руле, держась за никелированные рукоятки штурвальчика так же просто и цепко, как он держался бы за ручки плуга или рычаги трактора; а в ста метрах от старпома, в центральном посту машинного отделения, где качка ощущалась меньше всего, сидел в кресле, покусывая от боли губы, второй механик Александр Матвеевич, и лицо его было бледнее обычного.
Многие из экипажа спали тяжелым штормовым сном, когда слышишь и скрип переборок, и стук дизелей, и грохот воды, разбивающейся о борт, и шелест книг, что ездят себе на полке, и тысячи других звуков и когда чувствуешь одинаково отчетливо и вибрацию судна, и ерзанье собственного тела на койке, в которой не за что зацепиться…
В ходовой рубке капитан Петр Сергеич Курганов закуривал свои бессонные беспокойные сигаретки.
Утро под темными тучами наступало позднее, чем вчера, но оно наступало, а за ним шел день, а за ним еще тысячи дней, когда нужно будет жить, тосковать и спорить, спорить с людьми и с собой, ибо если в споре рождается истина, то в правоте рождается счастье.
Танкер «Балхаш» бодрствовал, спал и плыл, плыл туда, по заданию, к Антильским островам.
С американского сторожевика, бледное пятно огней которого еще виднелось за кормой, вдруг резко замигал синеватый луч угольного прожектора. Александр Кирсаныч махнул рукой и засмеялся:
— Неужели еще не поняли, что каждый за себя, а бог за всех? Ураган идет.
Хлынул дождь, танкер тряхнуло на волне, и жестокий порыв ветра рассек жизнь каждого из его экипажа на то, что было ДО, и то, что будет ПОСЛЕ.
1964
НА БАКЛЫШЕ
Островок Дристяной Баклыш является наибольшим из островков Баклыши. Он сложен из беловато-серого гранита и покрыт торфом. К норд-весту и зюйд-осту от островка Дристяной Баклыш выступают отмели с глубинами 2—3 м. На отмелях имеются отдельные подводные камни.
Светящий знак «Дристяной Баклыш» установлен на острове Дристяной Баклыш.
Лоция Поморского залива,с. 225, строки 46—50
1
Над Поморским заливом уже вовсю нависала лимонная ноябрьская заря, когда судоподъемно-спасательное судно «Арктур» под командованием капитана дальнего плавания Евсеева еще только подходило в заданный район, отыскивая среди шхер последнюю не снятую на зиму швартовную бочку.
Низкая полоска далекого материкового берега тоскливо тянулась по левому борту; сухо похрустывая, отваливалась от бортов стылая вода; и в светлой ходовой рубке было тихо и задумчиво, как в осенней горнице.
Радист Силан Герасимович, изнывавший от безделья между вахтами, позевывая, грел радикулит у настенной электрогрелки; самый длинный из матросов, рулевой Боря Симеонов, по прозвищу Вертикал, изогнувшись, буквой Г, большим пальцем правой руки лениво передвигал штурвальчик, и тишину нарушал только вахтенный штурман старпом Евгений Сергеевич Логачев:
— Басюков! Я давно заметил, что у тебя приборы запущены. Запущены! Попробуй возразить, я тебе же говорю, что запущены. Настрой ты его, наконец, раз навсегда, ну!
Электронавигатор Володя Басюков воткнулся в локатор так, что из резинового затемнителя-тубуса торчали только его порозовевшие уши. Он ошеломленно отмалчивался, потому что впервые слышал такой длинный разнос от старпома. Составить фразу длиной в два не особо распространенных предложения и, тем более, произнести ее в недовольном тоне было почти сверх возможностей скромняги Евгения Сергеевича. Хитрый радист Силан Герасимович, увидя, как облегченно вздохнул, выговорившись, старпом, понял, что в ближайшие две недели уже никто на судне не услышит старпомовского голоса, хотя тому по штату и по морской традиции было положено выдавать разносы минимум по десять раз в сутки.
