Капитан Весна - [18]

— Нет, — ответил дядя Сиприен. — Теперь их не видать. Они установили вдоль границы свои посты, а здесь почти не показываются. Это не то что в оккупационной зоне, по ту сторону демаркационной линии.

Господин Пьер рассказал нам, что ему пришлось тайно перейти границу, чтобы пробраться в Париж.

— Может быть, вам стоило бы поселиться здесь, — подала мысль тетя Мария.

— Нет, — после едва заметного колебания ответил гость, — у меня есть дела поблизости от Марселя. Впрочем, неизвестно, что еще может случиться…

Ужин подходил к концу. Тетя Мария подала нам большой омлет с картошкой. Наш гость посмотрел на него с недоверчивым восхищением, как если бы перед ним было чудо из чудес. Однако ел он мало, объясняя тем, что отвык от обильной пищи. Когда же принесли большую миску заварного крема, приготовленного в честь его приезда, господин Пьер с грустной улыбкой покачал головой. Затем вдруг наклонился к дяде Сиприену:

— Скажите мне, господин Валетт, не ошибаюсь ли я. Мне кажется, что поблизости отсюда можно перейти границу.

— Да, конечно. Правда, это не рядом, нужно знать дорогу…

— А здесь живет некий Фога?

— Живет, — удивленно ответил дядя Сиприен. — А вы его знаете?

— Нет, не знаю. Но мне говорили о нем в Люшоне. Точнее, говорил один из моих друзей, которого я случайно встретил на вокзале. Мой друг — беженец, живет уже несколько недель в Люшоне и вступил в переговоры с этим человеком.

Сиприен покачал головой:

— Ясно. Речь идет о том, чтобы перейти границу.

— Да, — сказал господин Пьер, инстинктивно понижая голос. — Но Фога дорого запрашивает.

— Вот оно что… — процедил дядя Сиприен. — Ах разбойник!

— Я не говорил моему другу, что собираюсь встретиться с вами. Я ему только советовал немного подождать.

Сиприен сжал кулак и стукнул им по столу.

— Тысяча чертей! — воскликнул он. — Нельзя допускать такие вещи! Этот негодяй наживается на чужом не счастье. Я подозреваю его уже давно. Но старый скряга себе на уме. Он обделывает свои делишки втихомолку. Разве мне пришло бы в голову требовать вознаграждения за подобную услугу?

Теперь мне стала понятна причина таинственных исчезновений и появлений папаши Фога. Он был проводником, помогал беженцам переходить через горы. Куда он их отводил? Этого никто не знал, а сам он, видимо, нисколько не интересовался их дальнейшей судьбой, после того как покидал на испанских склонах Пиренеев. Ему важно было одно — получить деньги, побольше денег.

В эту минуту послышались шаги. Бертран первый обратил на них внимание. Потом протяжно залаяла собака. Мы вышли из дому. Среди ночного мрака мы не заметили ничего подозрительного. Калитка была закрыта. Но через нашу ограду без труда можно было и перелезть. А собака не переставала рычать, повернув морду в сторону гор.

Глава седьмая ПОКИНУТЫЙ ДОМ

Мне вспоминаются зимние вечера, когда вокруг нас глухо гремела война и было столько горя. Они кажутся мне удивительно близкими и в то же время далекими. Близкими потому, что сохранили мне облик людей и событий. Я отчетливо представляю себе доброе бледное лицо господина Пьера, его ясные глаза, которые внимательно смотрели то на нас, то на огонь.

Я снова вижу на выбеленных стенах комнаты деревья, изображенные нашим старым другом Бенжаменом, деревья, переливающиеся разными оттенками и такие живые, что кажется, будто видишь, как дрожит листва.

Я слышу лукавые нотки в голосе тети Марии, распевающей лангедокские песни. И вдруг все окутывается густым туманом. Прошли годы. О многих людях того времени я ничего не знаю. Что сталось с господином Пьером? Как-то ранним утром он внезапно покинул нас. Мы проводили его на люшонский автобус, тот самый перегруженный и тряский автобус, который за несколько недель до этого увез нашего друга Бенжамена. Автобус тронулся и, удаляясь, становился все меньше и меньше, петляя по горной дороге. А мы вернулись в Вирван. Перед нами, сквозь снег и мглу, маячили причудливые очертания Пиренеев.

Время шло. Месяц сменялся месяцем, и когда я хочу восстановить их в памяти один за другим, то могу сделать это почти мгновенно, как школьник, перечисляющий исторические даты. В июне 1941 года гитлеровские полчища внезапно напали на Советский Союз. В декабре японские самолеты разгромили американский флот в Пирл-Харборе, на Гавайских островах. Война охватывала весь мир. Вечером, устроившись под лампой, дядя Сиприен развертывал большую карту Европы, которую раздобыл в Люшоне, и мы следили по ней за передвижением армий. От Болгарии до Норвегии и от Бретани до Сталинграда — везде хозяйничали нацистские войска.

Вести, доходившие до нас из Франции, были неутешительны. Повсюду царили голод и нищета. Немцы отбирали скот, зерно и картофель. В каждой деревне приказывали сдавать старые предметы из меди и свинца.

— Я и пальцем не пошевельну, — во всеуслышание заявлял дядя Сиприен. — Они отбирают у нас все до последней рубахи, до последнего гвоздя в наших сабо. Ах бандиты! Ах грабители!

Моя мать и тетя Мария пытались его утихомирить, просили, чтоб он держал язык за зубами. Нужно быть осторожным. Повсюду только и говорили, что об арестах и казнях. А еще рассказывали о движении Сопротивления. Говорили намеками, осторожно, опасаясь, пожалуй, больше болтунов, чем явных врагов. Большинство честных людей в наших краях придерживались одного мнения: с этим нельзя мириться.