Капитан Старчак (Год жизни парашютиста-разведчика) - [16]

Капитан не успокоился на этом и свои огневые средства наиболее плотно сгруппировал поблизости от шоссейной дороги. Здесь же была создана прочная противотанковая оборона.

Неприятельский пехотный полк с пятнадцатью танками несколько раз пытался ворваться в оборону. Каждый раз атаки задерживались огнем на подступах к реке. Дважды небольшим пехотным группам немцев удавалось все же прорваться, но оба раза они были отброшены назад контратаками. Во время этих боев немцы потеряли шесть танков.

Капитан прикрывал дорогу до тех пор, пока не прибыло подкрепление…»

А дальше шел вывод: «Местность, удачно выбранная капитаном, усиливала прочность обороны. Постройки, рощи, крутой берег реки — все это служило защитой от вражеских танков и маской, скрывающей маневрирование огневыми средствами…»

Прочитав статью — ее автором был полковник, — я подумал, что высокая оценка воинского мастерства Старчака очень закономерна. Авиатор до мозга костей, капитан всегда помнил, что конечной целью всякого боя может быть лишь успех в наземном сражении. Слова о том, что пехота — царица полей, которые все мы часто слышали, не были для него только красивой фразой: все предвоенные годы капитан изучал тактику наземных войск, и совсем не случайно оказалась в его штурманской сумке потрепанная книжка — «Боевой устав пехоты». Я видел ее у Старчака в сентябре сорок первого года…

— Не может быть так называемого «чистого» военного парашютизма! — говорил Старчак и, как всегда в минуты волнения, прищелкивал языком. — Парашют — это средство, которое доставляет тебя к месту сражения. Ну, а дальше что ты будешь делать?..

И пока собеседник не сдавался, Старчак не уставал доказывать ему, что парашютист должен быть знатоком военного дела — механиком-водителем танка, командиром стрелкового взвода, разведчиком…

— Это не по-хозяйски, — говорил капитан особенно неуступчивому спорщику. Да, не по-хозяйски, что тебя из-за нескольких секунд, проведенных в воздухе, в кадрах числят. Нет, брат, изволь быть военным, коль за это дело взялся… Только так.

Здесь хочется привести маленькую историю. Не помню уж, в каком месяце она приключилась, скорей всего в сентябре.

Комендант гарнизона пожаловался Старчаку, что парашютисты не только не подчинились патрульным из батальона аэродромного обслуживания, но и разоружили их и, связав, убежали.

— Разберусь и накажу виновных, — пообещал Старчак.

Он распорядился, чтобы построили отряд, рассказал о жалобе коменданта и велел виновникам сделать два шага вперед.

Парашютисты переглядывались, но никто вперед не выходил.

— Так и будем стоять? — спросил Старчак. — Ну что ж, вольно! Можно закурить. Из строя не расходиться.

Капитан достал пачку «Беломора», надорвал уголок и вытащил своими короткими, но ловкими пальцами папиросу. Пока он нашаривал в кармане зажигалку, папироса, словно живая, перемещалась у него из одного угла рта в другой. Докурив, Старчак взглянул на бойцов и задал тот же вопрос:

— Так и будем стоять?

— Разрешите, товарищ капитан? — Рыжеволосый, веснушчатый даже осенью старшина Васильев сделал два шага вперед и, ловко повернувшись, стал лицом к строю.

— Еще кто? — спросил Старчак.

— Я один, — ответил Васильев.

— Расскажите, как было дело. Васильев молчал.

— Расскажите!

— Ну, в общем, иду я из Юхнова, а они, патрульные то есть, стали приставать ко мне, документы спрашивать… Ну, в общем, виноват я. Не подчинился.

— Легко сказать — не подчинился! — усмехнулся капитан. — Да ты знаешь, что они пристрелить тебя могли… Не подчинился… Рассказывайте дальше!

— Ну, в общем, я вроде за документами полез и в это время выхватил у одного патруля винтовку, а у другого вышиб прикладом… Потом приказал им связать друг друга. И сам тоже помог.

— И все? А сообщники?

— Все — вздохнул Васильев. И добавил: — А сообщников не было. Они, патрули то есть, со стыда врут, что я был не один.

— Ясно, — тихо сказал Старчак. — Все ясно. Ты был один, а теперь про нас всех скажут, что мы анархисты, сторонники всяческого беззакония и безвластия… Не на тех ты нарвался. Я был бы рад; если бы тебе прикладами бока намяли.

— Я тоже, — попробовал улыбнуться Васильев. — Да вот не сумели они пехота… А вдруг не я бы на них напал, а немец? Тогда что?

— Разговоры! — оборвал капитан. — Десять суток строгого ареста. Еще раз повторится — под суд.

Теперь, когда это происшествие уже стало историей, я спрашиваю Старчака, не гордился ли он, хотя бы в душе, тем, что его безоружный парашютист сумел отнять винтовки у двоих.

Старчак и сейчас с трудом сдерживает гнев;

— Нет. Стыд испытывал, что не сумел такой позорный случай предупредить. А что касается воинского умения, то, нет слов, Васильев показал класс… Но всякое умение — к месту. Не станет сверхметкий стрелок по фонарям или окнам палить… А главное, что мне не понравилось, — это снисходительный тон, каким Васильев произнес слово «пехота». Впрочем, сам он вскоре очень неплохим пехотинцем себя проявил…

2

Оборона Юхнова, вернее моста через Угру, протекающую близ этого калужского городка; началась четвертого октября.

Днем раньше, третьего числа, я приезжал в первый авиаполк, а на обратном пути заглянул к Старчаку.