Капитан Сорви-голова. Возвращение - [21]

— О нас говорят, — догадался Фанфан.

— Это радует, — отозвался Сорви-голова.

Девет сделал шаг вперед и тихим голосом, немного картавя, произнес:

— Помолимся за упокой души наших славных воинов, павших смертью храбрых в сегодняшней битве с захватчиками.

Из группы трансваальцев вышел пастор Вейзен. Он достал из кармана небольшое Евангелие в черном кожаном переплете, нашел нужное место и голосом, полным торжественной печали, стал читать псалом. Буры, склонив обнаженные головы, шепотом повторяли слова царя Давида, обращенные к Богу — воителю и заступнику с призывами о спасении и утешении усопших и укреплении духа живых в борьбе за правое дело. Летнее огненное солнце садилось за степной горизонт плавно и быстро и, как всегда в тропических краях, на молящихся накатились скорые сумерки. Ни Сорви-голова, ни Фанфан, ни Поль с Леоном не считали себя верующими. Они мыслили категориями науки и прогресса, отодвигая на задворки сознания мысли о существовании и незримом присутствии какой-либо Духовной Сущности, влияющей на жизнь всей Вселенной и отдельных людей. Бог был для них мифологической категорией, никак не связанной с реальной, и, подчас, страшной действительностью, царящей на Земле. Но побывав больше года среди буров, беззаветно верующих в своей массе, в Божье провидение, Жан Грандье уже не так иронично и скептически относился к их почти фанатической религиозности. Вера укрепляла их в труднейшие времена испытаний, выпавших на долю маленького народа, окруженного враждебными племенами и гонимого алчными завоевателями. Буры считали себя избранным народом, подобно библейским иудеям, стремящимся к "земле обетованной". "Великий трек" из Капской колонии на север казался похожим на Исход из Египта. "Земля обетованная" отыскалась. Наладилась новая, трудная, но свободная жизнь. Но их не захотели оставить в покое. До них и здесь добрались хищные лапы гонителей. И буры все как один встали на защиту своей земли. Они считали эту войну очередным испытанием божьим и терпели муки и лишения со стойкостью и мужеством первых христиан. Молитва между тем была закончена. Пастор Вейзен возвратился в круг своих земляков. Буры надели на головы шляпы. Христиан Девет обратился к ним с короткой речью:

— Африкандеры! Сегодня в жестоком бою мы потеряли много своих товарищей. Это невосполнимая потеря. Гибнут наши лучшие бойцы. И пусть захватчиков убито гораздо больше, эта победа не доставляет мне радости. Она куплена ценой жизней граждан нашего Свободного Оранжевого государства. Единственное, что утешает меня, — гибель их не напрасна. Их кровь слилась с кровью борцов за нашу свободу, погибших за эти полтора года войны. Священной войны за независимость. Я верю, что мы отстоим свое право и изгоним захватчиков с родной земли. Свобода или смерть!

— Свобода или смерть! — хором повторили бойцы, вскинув вверх зажатые в руках винтовки. Когда крики утихли, Христиан Девет снова поднял руку. — И еще одно сообщение, — более спокойным тоном сказал он. — Во время операции по захвату спецпоезда нами взят в плен генерал Уотс, адъютант фельдмаршала Китченера с ценными документами. И еще: из того же поезда к нам перебрался бежавший из английского плена знаменитый командир разведчиков капитан Сорви-голова со своими товарищами-французами. Вот он стоит в первом ряду в форме убитого им английского офицера. Он отлично проявил себя в последнем бою. Все повернулись на жест Девета. Некоторые из задних рядов даже приподнялись на цыпочки, чтобы разглядеть знаменитого Брейк-нека, как называли Жана Грандье англичане. Многие из буров были наслышаны о нем. Раздались сначала несмелые аплодисменты, перешедшие в овацию. Обычно сдержанные в своих порывах буры почему-то не удержались и в едином порыве зааплодировали Жану. Он был смущен и даже покраснел, как совсем недавно Фанфан, под перекрестной бранью этих же самых людей.

— Все это я опишу в своем репортаже из Южной Африки, — на самое ухо Жану проговорил Поль и после паузы добавил, — если только останусь жив.

Их пригласили на кригсраад — военный совет. Из всех трансваальцев на нем должен был присутствовать только Пиит Логаан, имеющий звание фельдкорнета. Остальные, дружески попрощавшись с французами, разошлись по своим постоялым домам. Девет, знакомившись, крепко пожал руку Жану. Тот ответил таким же крепким рукопожатием. Они друг другу явно понравились: худой, жилистый еще достаточно молодой бур и почти совсем юноша — француз, но с настоящим зрелым мужским характером. Девет познакомился и с друзьями Жана: Полем Редоном, Леоном Фортеном и, наконец, Фанфаном. Затем все вошли сначала на террасу, а затем в прохладный холл, освещенный гирляндой свечей в подсвечниках, стоящих по всей комнате: на буфетах и шкафах, на пианино и на зеркальном трюмо. Два подсвечника находились на большом обеденном столе, стоящем в центре холла. Стол был сервирован для ужина. Его украшали бутылки с вином, консервные банки с тушеной говядиной, бутерброды с бужениной, овощное рагу и вазы с фруктами. Адъютанты генерала провели усталых и, надо признаться, достаточно грязных гостей в ванную комнату, где была уже приготовлена горячая вода, мыло и полотенца. Французы, Поуперс и Логаан умылись и почувствовали себя гораздо бодрее. Комманданту Поуперсу личный врач Девета сделал заново перевязку и примерно через полчаса все оказались в знакомом холле, где на столе уже источали парное благоухание куски поджаренного мяса, политые соусом. Фанфан глядел на пищу глазами людоеда, постоянно сглатывая слюну. Да и остальные присутствующие сильно проголодались. Девет пригласил всех к столу. После молитвы генерал наполнил бокал сухим вином (ничего другого генерал не пил). Все последовали его примеру. Девет провозгласил тост за свободу и независимость бурских республик. Все поддержали этот тост и дружно осушили свои бокалы. Вино легкой волной ударило Жану в голову. Лица сидящих рядом друзей и чуть поодаль — бурских военачальников слегка расплылись, потеряв четкие очертания. На душе стало как-то легко и спокойно. Он в кругу близких людей. Прошли месяцы английского плена и он вернулся, чтобы вновь стать воином свободы и справедливости. С ним рядом, волею судьбы, его старые друзья Леон и Поль и проверенный в боях и лишениях Фанфан. Фортуна опять повернулась к нему лицом. Он молод, богат и по-своему счастлив. Чего еще ему нужно в жизни. Обед между тем вступил в стадию обильного поглощения яств. Вино разрушило последнюю преграду между гостями и хозяевами. Они стали знакомиться ближе, проникаясь взаимными симпатиями. Сорви-голова беседовал попеременно то с Пиитом Логааном, то с Поуперсом, когда, наконец, сам Христиан Девет обратился к нему через стол: — Я хочу выпить за вас, капитан. За вашу храбрость и самоотверженность. Ведь на всех фронтах в прошлом году о вас ходили легенды. Теперь, надеюсь, вы не дадите им утихнуть? — Я приложу к этому максимум усилий, генерал, — сказал Сорви-голова и чокнулся с Деветом бокалами. Все тоже выпили и немного охмелели. Началась перекрестная беседа, в которой не участвовали только Леон и Поль, которые не знали африкаанс. Леон Фортен сидел молча, держа на коленях свой саквояж с буссолью и рукописью Жана внутри. Поля после выпитого стало клонить ко сну и он начал клевать носом. Вдруг кто-то из присутствующих на ужине коммандантов вспомнил о генерале Уотсе, сидящем под арестом в одной из комнат особняка.