Капитан Наполеон - [7]

Он отошел на шаг, чтобы дать лучше рассмотреть рисунок.

– Как красиво… еще красивее той руки! – сказала Екатерина, вся красная от удовольствия, и, бросившись на шею сержанту, сказала ему: – О, мой Лефевр, как ты мил и как я люблю тебя!

В этот момент вдали затрещал ружейный огонь и послышался ответ пушек. Зеваки попрятались в дома.

– До скорого свидания, Катрин! Я должен идти туда, куда меня призывает долг… Будь спокойна! Мы вернемся победителями! – весело сказал Лефевр.

Он взял ружье и, поцеловав еще раз невесту, побежал по направлению к Тюильри.

Швейцарцы дали залп по почти безоружной толпе, которая пыталась вступить с ними в переговоры. Трупы покрыли площадь Тюильри, все три дворика и Карусель! Но пушки патриотов уже слали туда ядра, возвещавшие падение роялизма!

Людовик XVI укрылся в здании Национального собрания, которое собралось в два часа утра при звуках набата. Ожидая событий, законодатели занялись под председательством Верньо прениями по вопросу об освобождении негров. Святое дело человеческой свободы в те дни защищалось повсюду, без различия рас и цвета кожи.

Укрываясь в ложе логотахиграфа, как в те времена называли секретаря-стенографа, в обязанности которого входило редактирование отчетов, тучный монарх спокойно ел персик, не слушая грохота выстрелов, грозивших опрокинуть его трон, равнодушный к судьбе швейцарцев и забыв об аристократах, которые умирали за него.

Уже совершенно рассвело. Последняя ночь монархии кончилась, и марсельцы с пением гимна шли на приступ последнего оплота феодализма.

IV

Был полдень, когда со стороны Тюильри замолчали пушки. Слышались неясные крики, среди которых смутно угадывался клич: «Победа! Победа!». Над домами вздымались громадные клубы густого дыма, по улицам вихрем кружились искры, обрывки бумаги и клочки горящей материи…

В этот на вечные времена достопамятный день было очень много разных перипетий.

Отряды избрали каждый по три комиссара, которые должны были образовать парижскую коммуну. Мэр Пети-он, вызванный в ратушу, был арестован там, чтобы восстание могло развиваться в полной независимости. Командир национальной гвардии, признанный виновным в измене, был убит, а на его место был назначен Сантер. Арсенал взломали, и добытое оттуда оружие позволило первой колонне, явившейся из предместья Сент-Антуан, двинуться в путь.

Король, обойдя батальоны национальной гвардии, вызванной для защиты дворца, обескураженный, скрылся в своих апартаментах. Только батальон де-Пти-Пэр встретил его приветствиями. Остальные кричали: «Да здравствует нация! Долой Вето!», а артиллеристы повернули пушки против дворца.

Людовик XVI увидел, что он погиб и что его могущество и престиж готовы исчезнуть навсегда. Тогда он отправился просить защиты у Национального собрания, заседания которого в то время проходили в манеже, вблизи тюильрийских садов, там, где теперь находится отель «Континенталь» на улице Риволи. Его эскортировали триста гвардейцев и триста швейцарцев.

Всех швейцарцев было девятьсот пятьдесят человек, очень хорошо вооруженных, высокодисциплинированных. Большинство из них говорило только по-немецки. Эта личная стража, привязанная к королю и считавшая делом личной чести соблюсти условия найма, была полна решимости пожертвовать собой ради хозяина, который завербовал ее и платил ей. К тому же, не зная истинного положения вещей, обманутая начальниками и возбуждаемая «рыцарями кинжала», швейцарская гвардия на заре десятого августа все еще верила, что речь идет о том, чтобы защитить особу короля от разбойников, явившихся убить его. Поэтому многие из швейцарцев, как сообщил один из их полковников, Прейфер, были удивлены и поражены, когда увидели, что на дворец наступает национальная гвардия. Их смутили мундиры. Они думали, что им придется иметь дело с чернью, с насильниками, против которых протестовали все честные граждане, и вдруг увидели, что против них выступает вся нация, вооруженная и дисциплинированная.

Таким образом, можно думать, что в этот день, когда успех уже был достигнут благодаря бегству Людовика XVI, кровь не пролилась бы, если бы в дело не вмешался один из тех ужасных случаев, столь частых в моменты народного смятения, который подал знак к безжалостной резне.

Марсельцы и бретонцы под начальством друга Дантона, отставного унтер-офицера эльзасца Вестермана, человека очень энергичного, проникли во двор Тюильри. В то время всех дворов было три, и Карусель, более тесная, чем теперь, была сплошь застроена домиками.

Вестерман выстроил свой батальон в боевом порядке. Швейцарцы разместились по окнам дворца, готовые в любой момент открыть огонь. Обе стороны оставались в выжидательном настроении. Вестерман сказал по-немецки несколько слов швейцарцам, чтобы убедить их не стрелять в народ и побрататься с ним. Уже кое-кто из этих несчастных наемников принялся выбрасывать из окон патроны, подавая этим знак к сдаче оружия.

Патриоты ободрились и, обнадеженные этой мирной демонстрацией, направились в вестибюль дворца.

Посредине лестницы, ведшей в часовню, была устроена баррикада. На каждом выступе лестницы стояли по два швейцарца, один – спиной к стене, другой – к барьеру; безмолвные и суровые, они стояли с ружьями на прицеле, готовые стрелять по первому знаку. Высокого роста, в красных куртках и меховых шапках, эти горцы невольно внушали страх.