Капитан - [76]

— И на ваш взгляд, ему тяжело служится? — не скрыл иронии Глебов.

— Не совсем, — замялся Сударушкин, — но Борис рядовой, начальства и в госпитале хватает, командуют, помыкают им, не любят почему-то его… И потом, сестра-хозяйка, как бы вам сказать, — засуетился на стуле Сударушкин и начал заливаться краской, — она не очень молода, и такая толстая, что у нее «молния» на сапогах до конца не застегивается. А ведь Борису только девятнадцать, — с тоской вырвалось у Сударушкина.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно сказал Глебов. — Пусть познает жизнь, — и, подводя итог разговора, добавил: — Стихи у Бориса пока слабые, а в большинстве просто плохие.

— Не может быть! — воскликнул Сударушкин. — Не может такого быть, что все триста стихотворений были плохими, штук сто наберется хороших, и даже больше. — Но сник и очень тихо закончил: — Впрочем, я уже говорил, что ничего в поэзии не понимаю… Но так хочется ему помочь, ему так трудно, ему моральная поддержка нужна.

— Мы напечатаем, и ему полегчает? — спросил Глебов с прежней иронией. — Работать ему надо над стихами прежде всего и учиться. Жизни, конечно.

Глебов собирался припомнить и сестру-хозяйку, за спиной которой спрятался Борис, и справедливость нелюбви к нему товарищей по службе, и многое другое, что пагубно для начинающего автора, но вид сникшего Сударушкина вызывал жалость, и он по-человечески пожалел его:

— Сейчас-то Борис пишет?

— Да, — ожил Сударушкин. — Он передал мне свои последние стихи и очень просил повидать вас и уже в двух письмах спрашивал, состоялась ли встреча, но вы только появились после отпуска. Пожалуйста, напечатайте его стихи, ему сейчас так трудно, так тяжело, а публикация поможет ему, возможно, не так им помыкать будут.

— Тогда вообще никаких стихов! — резко ответил Глебов, и Сударушкин обмяк на стуле.

«Обморока еще не хватало», — спохватился он и миролюбиво сказал:

— Ладно, покажите его последние стихи…

Сударушкин без слов полез в сумку, дрожащими руками вынул туго набитый конверт и так же молча протянул Глебову.

Глебов вынул все листы, разогнул и на выбор стал читать: «Ночью к нам привезли больного, на ученьях попал в беду. Сморщил лоб…» — он прервал чтение и вернулся к началу;

Ночью к нам привезли больного,

На ученьях попал в беду.

Сморщил лоб, губы сжал, ни слова,

Только «мама» кричал в бреду.

Он снова прервал чтение, посмотрел на Сударушкина. Тот терпеливо ждал приговора, сжав руки между колен.

Утром умер. Что скажут маме?

Я живой, а парнишки нет.

Мне морщинка его на память

В девятнадцать досталась лет.

Глебов помолчал, задумавшись, Сударушкин ни лицом, ни позой не переменился.

— Пожалуй, мы напечатаем несколько его стихов, — решил Глебов.

— Ох! — сказал Сударушкин, уронив сумку на пол. Он засуетился, не зная, подымать ли сумку или благодарить Глебова, и еще больше проявлял растерянность.

— Да вы не торопитесь, — успокоил его Глебов перед заключительными словами. — Сколько ему еще служить?

— В мае вернется, по весне возвращается…

— Вот к окончанию службы и сделаем ему подарок.

Капитан

Воскресным утром в мою каюту постучал рассыльный:

— Товарищ лейтенант, вас к старпому.

Я глянул в иллюминатор. В темную глянцевую гладь стекла бился мелкий и злой дождь. Сквозь серую пелену ее проглядывали огни поселка. Непогода, которую уже давно поджидали, нагрянула на наш полуостров.

Сколько ни гадал я, зачем понадобился старпому, ничего не надумал… Уже десять дней как я на корабле, принял дела, понемногу втягиваюсь в новую для себя флотскую жизнь. А ведь еще три месяца назад все было по-другому. Военный флот, моря существовали только в моем воображении. Я был студентом-дипломником и совсем не предполагал, что окажусь на корабле, да еще не где-нибудь, а на самом краешке земли…

В каюте старпома я застал худощавого человека в форменной фуражке, с усталыми глазами. На меня он, как показалось в первый момент, даже не обратил внимания.

— Знакомьтесь, — сказал старпом, — Виктор Чумаков — капитан буксира, человек гражданский, но всегда помогает нам, военным… — И уже мне: — Виктор забросит тебя на ту сторону залива. Получишь там стальной конец, то есть буксирный трос. Через шесть часов выходим в море. Без этого троса никак нельзя — на обратном пути должны привести в базу противолодочный корабль… Машина уже заказана, со склада вернешься на ней. Времени в обрез, посему одна нога здесь, другая — там.

— Понял! — бойко ответил я.

Слабая усмешка тронула губы Чумакова и тут же погасла.

— Ты за него держись, — сказал мне на прощание старпом и улыбнулся мягкой, не идущей к его грубоватому лицу улыбкой. — Виктор может с закрытыми глазами пройти в любую точку залива.

Я не поверил и про себя подумал: «Прихвастнул маленько старпом». Это, как я уже знал, за ним водилось. Тем более что я уже слышал о Чумакове как о сквалыге.

Мы с Чумаковым сошли по скользкому трапу на буксир, работавший на малых оборотах у борта нашего корабля. И когда я поднялся в рубку, впервые услышал эту странную команду:

— Уперед!

Буксир вздрогнул и сквозь дождевую муть пошел вперед по водным ухабам.

Спустя полчаса сквозь сизую пелену, как на фотобумаге, проявился пирс. Я взялся уже за ручку двери и повернулся к Виктору, намереваясь попрощаться с ним.