Капитан Алатристе. Чистая кровь. Испанская ярость. Золото короля - [229]

Эпилог

Гвардейский сержант, которому его желто-красный мундир придавал особенно внушительный вид, узнал меня, а потому поглядел со злобой. Да, это с ним – с этим вот тучным усачом – мы неделю назад обменялись у стен королевского дворца несколькими резкими словами, и потому, вероятно, он удивился, увидев меня в новом колете, тщательно причесанного и принаряженного, что твой Нарцисс. Дон Франсиско протянул ему пропуск на прием, устраиваемый их королевскими величествами магистрату города Севильи по случаю прибытия «флота Индий». Вместе с нами входили и прочие приглашенные – богатые купцы с женами в бриллиантах и мантильях, дворяне не первой степени знатности, заложившие, надо думать, последние пожитки, чтобы одеться как подобает, духовенство в сутанах и мантиях, старшины цехов и гильдий. Едва ли не все они пребывали в молчаливом и восхищенном оцепенении и на импозантных караульных гвардейцев – испанцев, бургундцев и немцев – поглядывали с опаской, словно ожидая, что вот-вот раздастся вопрос: «А вы тут зачем?» – и их тотчас выставят за ворота. Каждый знал, что августейшую чету увидит лишь на мгновение, да и то издали, и все сведется к необходимости обнажить и склонить голову при проходе короля и королевы, однако возможность побывать в садах древнего арабского дворца, присутствовать на подобном действе, а назавтра рассказывать, как, разодевшись пышней испанского гранда, вращался ты в самом изысканном обществе, грела сердце любого простолюдина. И когда завтра же Филипп Четвертый попросит у отцов города одобрить новый налог или обложить неслыханной прежде податью только что прибывшее золото, давешний прием подсластит Севилье эту горькую пилюлю: как известно, больней всего ранят удары, задевающие кошелек, – и она проглотит ее не поморщившись.

– А вот и Гуадальмедина, – сказал Кеведо.

Граф Альваро де ла Марка, занятый беседой с дамами, заметил нас издали, рассыпался в учтивейших извинениях и, с поразительной ловкостью лавируя в толпе, двинулся в нашу сторону, сияя самой лучезарной из своих улыбок:

– Черт возьми, Алатристе. Как я рад!

С обычной своей обходительностью он приветствовал дона Франсиско, похвалил мою обновку и дружески похлопал по спине капитана.

– Да и не я один, – добавил он многозначительно.

Он был по-всегдашнему элегантен – весь в бледно-голубом шелку, затканном серебром, с фазаньими перьями на шляпе, – и на фоне этого вертопрашьего изящества особенно суров казался облик дона Франсиско, в строгом черном одеянии с вышитым на плече крестом Сантьяго, и еще скромнее – наряд моего хозяина, выдержанный в блекло-бурых тонах: старый, но заштопанный и чистый колет, полотняные штаны, сапоги… Впрочем, сверкали начищенные ножны шпаги, глянцевито лоснился ременный пояс, к коему была она пристегнута. Имелось, конечно, и кое-что новое: фетровая широкополая шляпа с красным пером на тулье, белоснежный и накрахмаленный валлонский воротник, который Алатристе носил на солдатский манер расстегнутым, и обошедшийся в десять эскудо кинжал, заменивший тот, что был сломан при встрече с Гвальтерио Малатестой, – отличный кинжал длиною почти в две пяди, с клеймами оружейника Хуана де Орты на лезвии.

– Не хотел идти, – молвил дон Франсиско, указывая на Алатристе.

– Догадываюсь, – отвечал Гуадальмедина. – Однако приказы не обсуждаются. – Он фамильярно подмигнул. – Тебе ли, старому рубаке, этого не знать?

Капитан промолчал. Он держался скованно – озирался по сторонам, не знал, куда девать руки, и без нужды оправлял колет. Стоявший рядом Гуадальмедина кивал направо и налево, раскланивался со знакомыми, улыбкой приветствовал то супругу купца, то жену стряпчего, усиленно обмахивавшихся веерами и тем побарывавших застенчивость.

– Скажу тебе, Диего, что пакет прибыл по назначению, чему все очень рады. – Граф засмеялся и понизил голос. – Впрочем, не все: одни – больше, другие – меньше… С герцогом Медина-Сидонией от огорчения случился приступ, и он чуть не сыграл в ящик. А когда Оливарес вернется в Мадрид, твоему другу, личному королевскому секретарю Луису де Алькесару, придется держать перед ним ответ и давать объяснения.

Произнося все это, Гуадальмедина, как безупречный придворный кавалер, не переставал посмеиваться и отвешивать поклоны.

– Зато граф-герцог на седьмом небе… Если бы Ришелье громом убило, и то он не обрадовался бы сильней… Потому и потребовал, чтобы ты непременно сегодня был здесь – желает приветствовать тебя, пусть хоть издали, когда будет обходить гостей вместе с их величествами. Личное приглашение от первого министра. Это ли не честь?

– Наш капитан считает, что наивысшую честь ему оказали бы, предав все дело скорейшему забвению, – сказал дон Франсиско.

– И он не так уж не прав! – воскликнул Гуадальмедина. – Порою милости сильных мира сего опасней, нежели их нерасположение… Так или иначе, Алатристе, счастье твое, что ты солдат, ибо царедворец из тебя, как из дерьма – пуля. Порой мне приходит в голову, что еще неизвестно, чье ремесло хуже…

– Каждому свое, – кратко ответствовал капитан.

– Ну да ладно, речь не о том… Его величество вчера сам попросил Оливареса рассказать, как было дело. Я при этом присутствовал и могу засвидетельствовать, что министр нарисовал довольно живую картину. И хоть наш помазанник не из тех, кто дает волю чувствам, но пусть меня вздернут на суку, как последнюю деревенщину, если в продолжение рассказа он не моргнул раз шесть или семь, а для него это означает высшую степень душевного волнения.