Капиталисты поневоле - [8]

Ученые предлагают и другой набор теорий, когда пытаются определить мотивы, которые подтолкнули европейцев раннего Нового времени к преобразованию своего социального мира[4]. Для Вебера беспрецедентная практика целерационального действия в Европе XVI в. была вызвана антирациональными страхами, которые спровоцировали новые протестантские концепции Бога и спасения. Теория модернизации видит в соперничестве за материальные блага, научные достижения, национальную силу и престиж, а также бюрократические должности (возможно, мотивированном упрощенным пониманием протестантской этики или происходящей от желания не отстать от все более и более современных соседей «Джонсов») движущую силу всех и каждого типа исторического развития. Иные школы исторической социологии концентрируют свое внимание на мотивациях избранных групп акторов, видя в них ведущие причинные силы исторических перемен. Так, ученые из формации государственников анализируют, как своекорыстная государственная элита использует технические достижения (особенно в военной области) и как она, пересиливая бюрократическое сопротивление, централизует ресурсы и власть в границах национальных государств. Теоретики, которые называют себя сторонниками теории рационального выбора, видят в государствах, организациях и особенно в капиталистических рынках достижения эгоистических индивидуумов, которые научились добиваться максимальной выгоды для себя лично. Некоторые марксисты считают стремление капиталистов получить прибавочную стоимость двигателем общественного прогресса.

Если объяснять социальное изменение в терминах стимулов, нужно либо показать, как и почему возникла такая мотивация именно перед совершением трансформации социального действия, или продемонстрировать, как некогда эффективное действие было заблокировано, а потом разблокировалось, позволив мотивации повлиять на социальную реальность. Вебер воспользовался первым подходом, используя протестантскую Реформацию как стрелку на железной дороге, которая направила людей по пути целерационального действия. Таким образом, его модель происхождения капитализма обладает логической связностью, даже несмотря на то, что она плохо ладила с историческими свидетельствами. Другие модели выбрали второй способ, указывая на помехи, препятствующие образованию государства, целерациональному действию или капиталистическим общественным отношениям, как на причину того, почему извечная человеческая жажда власти, престижа, материальных благ или господства над природой не вызвала к жизни национальные государства и капиталистический рынок до XVI в.

Я написал эту книгу потому, что меня не убедили описания этих помех и анализ их преодоления. В них отсутствует конкретика, способная объяснить различия между странами Европы и их частями, и часто они просто утверждают, что помехи были устранены, даже не указывая на исполнителей или процессы, ответственные за такое социальное изменение. Истинная основа для исторического сравнения скрывается в тумане, когда ученые начинают говорить, что все протестанты разделяли одно понимание пути спасения или что все победители в феодальных конфликтах из буржуа преследовали одни и те же капиталистические интересы, или же что разные жители государствоподобных организаций стремились увеличить общую выгоду.

Следуя за новейшими работами социологов, экономистов и других ученых, я утверждаю, что индивидуумы рациональны и когда они объединяются с другими, заинтересованными в том же, и действуют в рамках организаций или рынков как элиты и классы, они коллективно сохраняют рациональную ориентацию. Я надеюсь продемонстрировать, что Реформация не ознаменовала начало эры целерационального действия. Средневековые европейцы тоже были рациональными.

Объявление и даже демонстрация рациональности исторических деятелей объясняет немногое. Возможности для эффективных действий в то время и в тех местах, которые здесь исследуются, были редкими. В большинстве случаев исторические акторы могли достичь тех же решений или тех же целей, если бы они только следовали традиции, не погружаясь в рациональные расчеты. Редко и на короткое время возникали возможности изменения какой-либо ситуации к лучшему. Целерациональные действия были необходимы для того, чтобы воспользоваться этими возможностями, и исторические акторы в этих обстоятельствах, безусловно, были достаточно рациональны, чтобы ухватить свое.

Как только рациональные акторы видели свои возможности и пользовались ими, они запускали целую последовательность событий, которую нельзя было предугадать. Таким образом, конечный эффект рациональных действий шел их исполнителям так же во вред, как и на благо. Подобные различия в результатах нельзя объяснить различиями в степени рациональности, зато они объяснимы специфическими структурными контекстами, в которых рациональные акторы изменяли историю. Ниже я проиллюстрирую эти утверждения и покажу ограниченность теории рационального выбора для объяснения изменений общественных отношений и других действий в каждом конкретном месте в конкретное время.