Каперский патент - [91]

Джек, конечно же, знал, зачем Стивен отправился на Балтику. К концу обеда он заметил, что его друг выглядит мучительно больным и лет на десять старше. Но в эти дела он вряд ли стал бы вмешиваться без спроса. После долгой, неуклюжей паузы (совершенно непривычной среди друзей) ему пришло в голову, что не стоит возвращаться к своим делам, он и так слишком эгоцентричный и невнимательный.

Так что он потребовал еще кофейник и завел разговор о Стэндише и музыке:

— Я рад сообщить, что после нашей последней встречи корабль обзавелся казначеем. Он совершенно неопытный, ни разу не выходил в море, и Софии пришлось ему помогать с расчетами, но зато благовоспитанный, друг Мартина и замечательный скрипач.

Стэндиш происходил из флотской семьи, хотя и не выдающейся — его отец умер лейтенантом. Всю жизнь он хотел отправиться в плавание, но друзья категорически возражали. Из почтения к их желаниям он начал готовиться к церковному служению, в чем ему мог помочь кузен. Во время учебы он, однако, больше интересовался классической литературой и лодочными прогулками, чем теологией. Ему не пришло в голову внимательно прочитать «Тридцать девять статей»[45] до того, как пришла пора под ними подписаться.

Стэндиш с величайшей тревогой обнаружил, что по совести не может этого сделать. А без подписания Статей нельзя стать священником. В таких обстоятельствах он имел возможность отправиться в море — чего он на самом деле хотел. Но в его возрасте уже слишком поздно дебютировать на квартердеке боевого корабля.

Единственной дорогой во флот оставалась должность казначея. Несмотря на неопытность (большинство казначеев начинали как секретари капитанов) старый сослуживец отца мог бы использовать свое влияние в Адмиралтейском совете для назначения на такую должность. Но казначей даже на корабле шестого ранга должен внести подтверждаемое обязательство на четыреста фунтов. Не посчитавшийся с желаниями семьи Стэндиш не мог набрать и четырехсот пенсов.

— Я подумал, что мы можем пренебречь обязательством в пользу скрипки, — объяснил Джек. — Уверяю тебя, слух у него удивительный, и струн он касается крайне деликатно — не приторно, но и не сухо, если ты меня понимаешь. Поскольку Мартин довольно неплохо пиликает на своем альте, мне пришло в голову, что можно попробовать сыграть квартетом. Что ты думаешь о чаше пунша, которую предложим разделить и ему? Позовем и Тома, и Мартина.

— Буду рад познакомиться с этим джентльменом, — заверил Стивен. — Но я очень давно не дотрагивался до виолончели. Сначала нужно перекинуться с ней несколькими словами.

Он ушел в свою каюту и после взвизгов и кряхтения настройки очень мягко сыграл несколько тактов, после чего позвал Джека:

— Узнаешь?

— Конечно. Финал «Фигаро», прекрасная вещица.

— Напеть ее правильно не могу, а вот со смычком получается лучше.

Потом он закрыл дверь, и несколько мгновений спустя кормовая часть корабля, обычно тихая при попутном ветре и умеренном волнении, наполнилась величественным, громогласным «Dies Irae»[46], перепугавшим квартердек.

Позже, гораздо позже, после пунша, представлений и долгих разговоров, каюта снова заиграла. На этот раз без пугающего осознания греховности — тише, мягче. Все четверо робко пробирались сквозь концерт в ре-мажоре Моцарта.

Этой ночью Стивен лег очень поздно. Глаза его покраснели и слезились от усилий, требуемых для следования за плохо знакомыми нотами при свете лампы, но разум чудесным образом освежился. Так что когда к нему пришел благословенный сон, Стивен проваливался в него все глубже и глубже, погрузившись в мир невероятно яркого сновидения и ни разу не проснулся, пока не услышал голос Джека:

— Прости, что разбудил, Стивен, но ветер сместился на девять румбов, и я не могу зайти в Стокгольм. У борта ждет лоцманский вельбот, он может доставить тебя на берег. Или отправляйся со мной в Ригу, а сюда заглянем на обратном пути. Что предпочитаешь?

— Вельбот, с твоего позволения.

— Отлично. Скажу Падину, чтобы принес горячей воды.

В ожидании Стивен поправил бритву. Но когда все было готово, он обнаружил — его руки слишком сильно тряслись, чтобы побриться. «Какой же я дурачок, ну и ну», — пробормотал он, и чтобы собраться с силами, потянулся за настойкой.

Он выронил бутыль до того, как успел налить хотя бы каплю в бокал. Каюту заполнил запах бренди, не лауданума. Стивен на секунду уставился на осколки, замечая несоответствие, но не имея ни времени, ни душевных сил его разрешить. Спустившись вниз и достав большую бутыль и маленькую фляжку, он мог бы возместить утраченное. «К дьяволу, — отверг он эту мысль. — Пополню запас в Стокгольме, а побреюсь у парикмахера».

— Вот и ты, Стивен, — тревожно глянул на него Джек. — Долго тебе придется пройти, я боюсь. Ты Падина с собой не берешь?

Стивен покачал головой.

— Я просто хотел сказать, прежде чем ты поднимешься на палубу… просто хотел сказать — передай кузине Диане нашу любовь.

— Спасибо, Джек. Не забуду.

Они поднялись по трапу.

— Ветер не вечен, — заверил Джек, спуская Стивена вниз, где Бонден и Плейс аккуратно посадили его в шлюпку. — Глазом моргнуть не успеешь, как мы вернемся из Риги.