Канун - [13]
Эгле оказалась девчонкой приятной, спокойной и невозмутимой. Через час Кадри усвоила все нехитрые тонкости заведения, познакомилась с официантками и ребятами на кухне. С Эгле Кадри определенно повезло: Эгле снимала квартиру в складчину с другой девушкой из Литвы, а та взяла и неожиданно уехала неделю назад насовсем. Место пустовало, и Кадри, недолго думая, согласилась. Вечером, после смены, вместе поехали домой.
– Ты не расслабляйся, – рассмеялась Эгле, – нам еще полтора часа пилить, а то и больше.
За десять минут они дошли пешком до Чарринг Кросс, за час десять доехали на электричке Саузерн до Вулвич Арсенал, пересели на 625-й автобус и потом еще долго – не меньше получаса – тряслись по ночному Лондону. Для первого дня новых впечатлений у Кадри было более чем.
– Ну вот и приехали, – Эгле показала на противоположную сторону улицы.
Это был типичный старый трехэтажный дом-сарайчик, стоящий на перекрестке Гилбоурн-роуд и Кингсдэйл-роуд. Двуспальные апартаменты, как со вздохом сказала Эгле, стоили здесь 880 фунтов в месяц, что по меркам современного Лондона и жилья не за сотню километров от центра и не в рассаднике преступности было вполне по-божески. Помимо арендной платы, десять раз в году требовалось платить муниципальный налог. Это были десять платежей по 220 фунтов каждый. Лифта не существовало. В доме – лестничный пролет, на каждой площадке по две квартиры разного состояния убитости. Во всех квартирах газ, стоящий в месяц еще около 30 фунтов. Паршивенький интернет обходился в 12 фунтов в месяц.
Будучи девушкой сообразительной, Кадри поняла, что ей на самом деле повезло. Если бы она искала квартиру одна, то всё встало бы ей еще дороже. А так – Эгле жила здесь уже три года, знала все местные цены и вряд ли стала бы переплачивать.
Кадри крутилась как могла, но если к концу месяца, даже с учетом чаевых, в кошельке оставалась сотня-другая фунтов – это было большой удачей. Большой же неудачей был мистер Байрнсон. Он под любыми предлогами вызывал ее к себе в кабинет и вел беседы на разные производственные темы. Старый похотливый сластотерпец был труслив – случись малейшая возможность обвинить его в харрасменте, и ему бы не поздоровилось. Но разговаривать с сотрудницами ему запретить никто не мог. Читая свои длинные бестолковые лекции, он елозил взглядом по бюсту Кадри под форменной ковбойской рубашкой, а задницей по старому истертому креслу, отчего оно в такт слегка поскрипывало.
Обычно после разговора с Кадри, выпроводив ее в зал, он быстро закрывал дверь своего кабинета на ключ изнутри. Тут-то Кадри и поняла, почему в окнах его кабинета, выходящих на улицу, вставлены непрозрачные молочные стекла. Так что муж и отец Зервас был отнюдь не худшим вариантом. По крайней мере, не извращенец.
В Полисе Кадри по указаниям Димитры – как-никак, Димитра тут выросла – быстро справилась с поворотами, ни разу не ошиблась, и машина выскочила на шоссе в деревню Неа Диммата, проложенное по самой кромке берега.
Кадри и Димитра приехали к дому родителей Дими как раз к обеду. И это было катастрофой. Мама Дими, однозначно заключив, что Кадри слишком тоща для своего роста – «Кадри, деточка, ты что, хочешь стать анорексичкой?!» – не успокоилась, пока тарелка Кадри, где было всего разного «ну самую чуточку» (лучше было бы сказать «ну самую горочку»), не опустела.
После обеда мама утащила Дими на второй этаж – «мы тут посекретничаем немножко, а ты отдыхай, дорогая». Кадри вышла на улицу и буквально через пару минут оказалась на высоком обрывистом морском берегу. Ветер был сильным, у Кадри текли слезы. Только слезы текли не от ветра – не было никакого смысла обманывать себя.
Кадри вспомнила другое море, Балтийское. И ветер. И пляж Штромка – переполненный скупым коротким летом и совсем пустынный в такие дни, как сейчас.
И отца. Трезвого и живого. Как он, смеясь, басил сквозь черные усы:
– Девочки мои золотые! Я счастливый садовник, ведь я живу в таком цветнике! Кто в цветнике хочет мороженого? Все хотят мороженого! – и бежал неуклюже к ларьку, на ходу доставая из заднего кармана холщовых брюк маленький полукруглый кошелек, близоруко отсчитывая монеты.
И маму. Молодую. Тогда морщины еще не изрезали ее лоб и щеки:
– Саша, Сашенька! Под ноги смотри, растянешься ведь!
И таллинскую квартиру, маленькую, уютную, в Пельгуранде, на бульваре Карла Маркса – что теперь стал улицей Сыле. Квартиру, где гостей встречал огромный аквариум в полстены, и папа каждые выходные ухаживал за ним, словно за живым существом, – собирая мусор, добавляя свежую воду, ремонтируя аэраторы, полируя стекла.
И себя – семилетнюю, тощую, длинную, белобрысую, веснушчатую, с измазанными мороженым щеками, держащую родителей за руки – «пап, дай десь копеек на качели!» – и навсегда уверенную, что завтра и до скончания дней будет много солнца, а любовь на свете никогда не иссякнет.
Утром Дими села за руль. Кадри не стала ее останавливать. Всю обратную дорогу Кадри молчала, отвернувшись к окну. Уже когда въехали в Пафос, достала телефон и отправила сообщение. Получив ответную записку, положила телефон обратно в карман.
