Канун - [5]

Ничего не производя и ничѣмъ не торгуя, онъ нажилъ большое состояніе и при томъ, — какъ хорошо знала Елизавета Александровна, — безъ воровства или какихъ бы то ни было сомнительныхъ способовъ.

И она удивлялась только одному, что такого человѣка, котораго она считала единственнымъ во всей Россіи и, можетъ быть, даже въ Европѣ, не зовутъ управлять государствомъ.

Однако, въ послѣднее время и тутъ появилось какое-то движеніе. Братъ говоритъ ей о какомъ-то предложеніи со стороны Ножанскаго. Значитъ, спохватились.

На себя она смотрѣла, какъ на прирожденную хранительницу братскаго благополучія. Она должна была заботиться о его здоровьѣ, о его удобствахъ, беречь его добро и охранять его отъ всякихъ напастей. Она привыкла такъ думать съ пятнадцати лѣтъ, когда послѣ смерти отца перешла на попеченіе брата и ей уже казалось, будто Левъ Александровичъ безъ ея охраны не можетъ обходиться и что на другой день послѣ того, какъ она уйдетъ отъ него, онъ будетъ умирать съ голода, лишится всего своего добра и вообще будетъ безпомощенъ.

И когда представился ей въ первый разъ вопросъ о замужествѣ, она взвѣсила съ одной стороны возможное счастье для нея лично, а съ другой потери, которыя, по ея мнѣнію, неизбѣжно понесъ бы Левъ Александровичъ, и рѣшила пожертвовать собой.

Правда, особенно большого счастья отъ замужества она для себя не ждала. Ей было чуждо увлеченіе, и къ женихамъ она относилась равнодушно, съ холоднымъ расчетомъ. Весь жаръ своего сердца она отдала брату.

Зигзагова она встрѣтила съ ненатуральной улыбкой. Она знала, что Левъ Александровичъ исключительно хорошо относится къ этому человѣку, но именно потому она сама и чувствовала къ нему холодъ.

И это была не ревность — о, это было бы слишкомъ возвышенно для ея плоской души — а просто боязнь, какъ бы человѣкъ слишкомъ не воспользовался расположеніемъ Льва Александровича и не извлекъ бы изъ него что-нибудь значительное. Поэтому она терпѣть не могла, когда братъ оказывалъ кому нибудь покровительство, помогалъ своими средствами или пристраивалъ. Въ первомъ случаѣ былъ прямой ущербъ, а она считала каждый рубль, принадлежащій Льву Александровичу, священнымъ, во второмъ была отвѣтственность.

Ручаться можно только за самаго себя, и Левъ, по ея мнѣнію, никому не долженъ былъ давать своего ручательства.

Между тѣмъ Зигзагову, она это знала, Левъ Александровичъ оказывалъ исключительныя услуги. Съ того самого времени, когда его услали изъ города, онъ почти каждый мѣсяцъ посылалъ ему деньги, покупалъ для него книги, устраивалъ его дѣла, а въ послѣднее время, рискуя скомпрометировать себя, хлопоталъ за него въ Петербургѣ. Вотъ за это особенно сердилась на Зигзагова Елизавета Александровна. Помилуй Богъ, въ то время, когда Левъ начиналъ дѣлаться тамъ желаннымъ человѣкомъ, когда, быть можетъ, отъ него ждутъ чего то важнаго, когда передъ нимъ раскрывается совсѣмъ новая дорога, онъ такъ неостороженъ и изъ-за кого? Изъ-за «посторонняго человѣка».

Елизавета Александровна вносила въ домъ холодъ и принужденность и Левъ Александровичъ это всегда чувствовалъ, но, съ другой стороны, она совершенно избавляла его отъ какихъ бы то ни было заботъ о мелочахъ житейскихъ. Онъ смѣло могъ погружаться въ свои дѣловые интересы и ни о чемъ больше не думать. Поддержаніе въ порядкѣ квартиры, порядокъ въ бѣльѣ, возня съ прислугой, всѣмъ этимъ занималась Елизавета Александровна. Даже о его сюртукахъ и фракахъ она заботилась. чтобы все было свѣжо и модно. У себя въ спальнѣ утромъ онъ находилъ всегда ту одежду, какая была нужна къ случаю или сезону. Ему оставалось только иногда позволить портному провѣрить ему мѣрку. Даже о качествѣ и цвѣтѣ матеріи думала Елизавета Александровна. Словомъ, каждый шагъ его былъ предусмотрѣнъ и охраненъ.

Зигзаговъ внесъ въ строгій и холодный домъ, охраняемый Елизаветой Александровной, безпорядокъ. Съ той минуты, какъ онъ пріѣхалъ, въ комнатахъ, привыкшихъ къ тишинѣ, не переставалъ раздаваться говоръ и смѣхъ. Зигзаговъ говорилъ безъ устали, какъ человѣкъ долго молчавшій.

Онъ разсказывалъ о своей жизни и ссылкѣ, припоминалъ эпизоды, курьезы, шутилъ, острилъ, самъ заливался дѣтскимъ смѣхомъ и увлекалъ Льва Александровича.

Елизавета Александровна давно не видала брата такимъ оживленнымъ. Ей даже казалось это страннымъ и какъ бы неидущимъ къ нему, она и не подозрѣвала, что эта живость была какъ нельзя болѣе свойственна его душѣ, но всегда подавлена ею.

Зигзагову дали комнату и полчаса, чтобы принести себя въ порядокъ. Потомъ сѣли за столъ и обѣдали. За обѣдомъ онъ сказалъ:

— Я горю нетерпѣніемъ поцѣловать ручки Наталіи Валентиновны. Вѣдь мы сейчасъ послѣ обѣда къ ней?

И онъ замѣтилъ, что при этихъ словахъ холодное лицо Елизаветы Александровны вытянулось и сдѣлалось непроницаемимъ. Въ другое время онъ заставилъ бы себя быть дипломатичнымъ. Но сегодня онъ не могъ ничего удержать на языкѣ.

— Ахъ, сказалъ онъ, — Елизавета Александровна по прежнему не раздѣляетъ нашего съ вами поклоненія Натальѣ Валентиновнѣ.

Елизавета Александровна тихонько пожала плечами. — Я вообще не умѣю поклоняться никому кромѣ…

— Кромѣ Бога? — закончилъ за нее Зигзаговъ.