Канун - [11]

Зигзагова въ домѣ Мигурской встрѣтили радостными криками. Максимъ Павловичъ принялся съ дружескимъ жаромъ цѣловать руки Натольи Валентиновны, и облобызался съ Корещенскимъ. Даже Вася, которому теперь было не больше двѣнадцати лѣтъ, помнилъ его и раздѣлялъ общую радость.

Гостинная, гдѣ они сидѣли, была обставлена очень уютно и мило. Въ ней хорошо сидѣлось, она располагала къ непринужденной бесѣдѣ. И бесѣда лилась безостановочно.

Конечно, прежде всего, дано было слово Зигзагову, отъ котораго требовали, чтобы онъ разсказывалъ о своей жизни въ ссылкѣ.

— Да ничего, господа, ей-ей же, не такъ это плохо, какъ думаютъ. Скверное помѣщеніе, скучная пища, но люди, право же, люди очень интересные и милые. У меня тамъ осталось полгорода пріятелей. Я вѣдь люблю человѣка во всѣхъ его видахъ, а чуть въ немъ открывается какая-нибудь своеобразная черта, такъ ужъ меня тогда и конфектами отъ него не отвлечешь. А городъ изстари служилъ мѣстомъ ссылки и тамъ половина населенія образовалась изъ прежнихъ ссыльныхъ. Вѣдь многіе застрѣваютъ въ мѣстѣ ссылки и дня, когда имъ разрѣшено вернуться. они не ждутъ. Ужъ завязались отношенія, женились, породнились, завели дѣла. А вѣдь это все люди недюжинные. Когда-то они были сосланы за мошенничество, за подлоги и разныя ухищренія съ цѣлью жить лучше, чѣмъ живется. На эти ухищренія, вѣдь, посредственный человѣкъ не пойдетъ, потому что это рискъ, да и способности требуются повыше обыденныхъ и характеръ. Теперь они давно уже перестали быть плутами и сдѣлались почтенными гражданами, но печать выдающагося ума и характера не можетъ изгладиться. Она остается и въ потомкахъ. И потому они всегда интереснѣе, гораздо интереснѣе нашихъ здѣшнихъ патентованныхъ честныхъ людей, то-есть тѣхъ, у которыхъ не хватило характера нарушить законъ. Ужъ не говорю о моихъ товарищахъ, политическихъ ссыльныхъ, которые всѣ поголовно принадлежатъ къ высшей расѣ людей, способныхъ жертвовать своимъ высшимъ благомъ ради прекрасной фикціи… Нѣтъ, господа, я рѣшительно не жалѣю. Я пріятно, а главное съ пользой провелъ, три года. Если бы не предательская тоска по роднымъ мѣстамъ, по солнцу и ясному чистому небу, да по милымъ друзьямъ и по хорошенькимъ ручкамъ Натальи Валентиновны, по возможности ихъ цѣловать, я охотно просидѣлъ бы тамъ еще столько же.

Такъ говоритъ Зигзаговъ и онъ не ломался. Его живой и впечатлительный умъ въ самомъ дѣлѣ умѣлъ найти интересное всюду.

Корещенскій поддержалъ его. Старшинство по ссылкѣ принадлежало ему. Онъ испыталъ ее послѣ эпизода съ диссертаціей, которая привела къ изгнанію его изъ родного города. Онъ провелъ въ далекихъ мѣстахъ всего два года.

Когда они перешли въ столовую, гдѣ шипѣлъ самоваръ, и усѣлись вокругъ стола, разговоръ какъ-то незамѣтно коснулся приглашенія Ножанскаго. Всѣ четверо знали о немъ. Левъ Александровичъ не скрывалъ своей переписки съ могущественнымъ человѣкомъ отъ Натальи Валентиновны и отъ Корещенскаго.

— Получили что-нибудь новое, Левъ Александровичъ? — спросила Мигурская, разливавшая чай съ какой-то необыкновенно граціозной манерой, и вскользь обратилась къ Зигзагову. — Ну, вы, конечно, за три года не разлюбили крѣпкій чай…

— Разлюбилъ, Наталья Валентиновна, но только тотъ, тамошній, потому что онъ пахнетъ вѣникомъ, которымъ уже цѣлый день мели комнату, но вашъ навѣрно сейчасъ же полюблю.

— Что-нибудь новое? — вторично спросила Наталья Валентиновна Льва Александровича и улыбнулась Зигзагову.

— Да, сегодня, — отвѣтилъ Левъ Александровичъ и сообщилъ о томъ письмѣ, о которомъ говорилъ съ Максимомъ Павловичемъ. Но все тоже. Зовъ безъ опредѣленныхъ указаній. Вы необходимы! Вы неизбѣжны, такого, какъ вы, здѣсь недостаетъ. Я вижу васъ своимъ сотрудникомъ. Но это все очень обще, а я совершенно не выношу общихъ и расплывчатыхъ вещей. Я люблю браться за опредѣленное и ясное. При томъ же приходится сказать и это: сотрудничать съ Ножанскимъ, тогда какъ я почти кореннымъ образомъ не раздѣляю его взглядовъ…

— О, да, онъ передъ вами стушуется… Растаетъ какъ дымъ, сказала Мигурская.

— Безусловно! подтвердилъ Корещенскій. — При васъ ему не сдобровать.

— Кончится тѣмъ, что онъ будетъ проситься къ вамъ въ секретари, — сказалъ Максимъ Павловичъ и всѣ разсмѣялись.

— Вотъ именно въ секретари-то я его и не взялъ бы, промолвилъ Левъ Александровичъ. — Скорѣе товарищемъ или даже начальникомъ вытерплю. Но секретарь — это отраженіе моей души. А Ножанскій отражалъ бы ее въ изуродованномъ видѣ.

— Какъ выпуклое зеркало!

— Нѣтъ, какъ вогнутое… У него какой-то вогнутый умъ. Онъ теоретикъ и цифристъ.

— Браво, браво! — подхватилъ Зигзаговъ, ужасно любившій новыя и мѣткія опредѣленія:- цифристъ, вотъ слово, которое я запишу въ своей памяти и сдѣлаю его основой десятка моихъ фельетоновъ. Цифристъ, цифровая душа… Это цѣлый міръ….

— Да, цифристъ, иначе я не могу опредѣлить его, — замѣтно воодушевившись, сказалъ Левъ Александровичъ и глаза его загорѣлись какими-то перемѣнчивыми огнями. — Да, цифристъ… Онъ еще убѣжденъ, что если въ его смѣтахъ сходится балансъ, то этимъ все достигнуто. Я внимательно изучалъ его бюджеты… И всегда только разводилъ руками… Ножанскій устарѣлъ. Онъ устарѣлъ слишкомъ рано, еще даже не состарившись.