Канун научной революции в области историографии - [4]

Таковы главные черты существующей по сей день парадигмы историографии Европы. Повторяю, что складывалась она в течение нескольких веков. Ее поддерживают все историки Старого и Нового света, в том числе и Российская АН. Согласно ей, не может быть письменности старше египетской или шумерской (а какая из них старше, особой роли не играет), и не может быть влиятельной европейской цивилизации, старше Греко-римской. Все остальное быть может, если это, соответственно, опирается на мощную систему доказательств. Например, могут быть обнаружены символы, похожие на буквы, но не в качестве письма – пожалуйста, это допустимо и до эпохи бронзы. Могут быть обнаружены и древние народы индоевропейской группы, например, тохары Малой Азии, – но без какого-либо влияния на образование европейской культуры. Так что данная парадигма не препятствует уточнению истории по второстепенным и третьестепенным вопросам.

Подобно любому сакральному знанию, данная парадигма не афишируется, то есть, ее не найти в готовом виде. Но зато действуют мощные системы запретов. Скажем, в попытке прочитать этрусскую письменность можно обращаться к итальянским коллегам за помощью в нахождении материалов. Но как только итальянские коллеги поймут, что этрусскую письменность вы пытаетесь прочитать на основе славянских языков, их интерес к контактам с вами тут же иссякнет. Точно так же, как если вы захотите исследовать какую-либо систему письма старше эпохи бронзы. Вы тут же уподобляетесь волку, зашедшему в зону обстрела – и вас отстрелят.

Проблема научной революции.

Тот же Томас Кун ввел понятие научной революции. Согласно этому положению, все факты, которые противоречат господствующей парадигме, до поры до времени объявляются «курьезными» и складываются в «копилку курьезов». На первый взгляд, это странно, поскольку факт – это достоверно подтвержденное наблюдение. Но, как шутят физики, «если факт не вписывается в теорию, то тем хуже … для факта!». И это понятно: теория является общественным достоянием, в ее рамках работает несколько сотен или тысяч исследователей, которые получают заработную плату, гонорары за статьи, средства на оборудование и эксплуатацию зданий, иными словами, общество несет определенные издержки по поддержанию данной теории. Что же касается какого-то факта, то он оказывается известен, как правило, узкому кругу людей, его открывших, или историкам науки, так что его забвение, как кажется на первый взгляд, не становится существенной потерей для науки. Так парадигма защищает себя.

Но вот таких «курьезов» накапливается все больше, и господствующая парадигма уже вынуждена как-то объяснить их существование. На первых порах это удается; в одних случаях их считают «ошибкой наблюдения», в других – неточной интерпретацией, в третьих – необъяснимыми парадоксами, которые, однако, не мешают жить науке. Даже на этой стадии никакой революции не происходит, хотя можно назвать этот этап эпохой кризиса. Кризис заканчивается тем, что какая-то группа признанных ученых проникается благородной идеей устранить все мешающие науке курьезы и (о ужас!) показывает неспособность парадигмы их понять: чем точнее и обстоятельнее пытаются объяснить данную аномалию ученые, тем более явной становится несостоятельность парадигмы.

А затем развертывается сама революция, когда рушатся старые теории (вместе с их кумирами) и постепенно возникает новая парадигма с новым научным сообществом.

Откуда могут появиться «курьезы»?

Если все члены данного научного сообщества разделяют господствующую парадигму, то откуда возьмутся аномалии, которые в нее не вписываются? – Томас Кун показывает, что чаще всего это происходит после смены приборной базы. Так, новая модель Солнечной системы, предложенная Коперником, так бы и осталась курьезом, если бы не наблюдения Галилео Галилея в подзорную трубу (в отличие от телескопа она не переворачивала изображение), не вычисленные по приборным наблюдениям Тихо Браге эфемериды планет и не выведенные на их основе законы Кеплера. И если по Копернику Солнце находится в центре окружности, то по Кеплеру Солнце располагается в одном из фокусов эллипса, что, однако, почти одно и то же при малом экцентрисситете орбиты. – А вот в биологии переход от визуальных наблюдений к применению микроскопа никакой научной революции не произвел, поскольку не сложилась какая-либо парадигма относительно размеров живых существ.

Но что дало применение телескопов в астрономии? Ведь звезды даже в телескоп выглядят звездами, то есть светящимися точками! – Да, для звездной астрономии результат применения телескопов стал несколько иным: число наблюдаемых звезд увеличилось на несколько порядков. Но вот для планетной астрономии применение телескопов стало поистине революционным: планеты стали выглядеть не как точки, а как диски. И теперь появилась возможность различать их детали.

Какую же аналогию можно провести в историографии? Какой инструмент позволил историкам приблизить происшедшее историческое событие настолько, что его можно было бы посмотреть вблизи, а иногда и пощупать руками? – Полагаю, что таким мощным «телескопом» историка стали археологические раскопки.