Кантонисты - [65]

И вот последнее донесение комитету от 15 февраля 1849 года: «Переселенцы терпят большие бедствия от холода и сырости в домах, появилась цынга. 83 дома превратились в одни переплеты из мелкой драни, в 29 домах разрушились печи, в 18 — повалились трубы, в 4 — переломались балки, в 3 — поломались кроквы, в потолках оказались дыры, в которые дует ветер и валит снег». Надо ли удивляться, что колонисты стали убегать массами!

Когда правительство стало насаждать колонии, городские кагалы возмущались переходом их членов в земледельческое состояние. Освобождение колонистов от податей и в особенности от рекрутчины только отягощало городские кагалы. Поскольку колонисты освобождались от воинской повинности, то правительство наверстало недобор тем, что увеличивало число рекрутов, бравшихся с каждой тысячи городских евреев. Иными словами, за льготы, предоставленные земледельцам, увеличивалась и без того непосильная нагрузка горожан. Отсюда зависть и вражда к привилегированным, которые отделились от массы страдающих, ненависть к спасавшим себя в ущерб другим, не разделявшим общих бедствий.

Не только городским кагалам, но и уездным властям — становым и исправникам — было невыгодно упрочение земледельческих льгот. Интересы городских кагалов, отстаивавших свое право сдавать в рекруты также и тех, которые стали земледельцами, соединились с выгодами администрации, получавшей взятки за лишение земледельцев обещанных им льгот.

…Наступило время набора. В колонии нахлынули сборщики и с помощью властей забирали молодых и сдавали в рекруты. Но хватать в одиночку было невыгодно, и тогда устраивались облавы. Становое начальство являлось все чаще и чаще и самым усердным образом очищало колонии от молодых людей. Облавы производились не в известное, определенное время, они могли быть каждый день, во всякое время, в любой час. И так как облавы доставляли значительные доходы, то начальство все более и более входило во вкус.

Откупались кто чем мог. Как только колонисты заслышат звон колокольчика — давай Бог ноги, разбегались и прятались, пока гроза не миновала. А в колокольчиках недостатка не было. Сегодня облава, через несколько дней — ревизия земледельческого хозяйства, а там, вдруг, писарь приедет, так себе, для поборов — одним словом колонистов не оставляли в покое. Но все эти набеги были мелочью в сравнении с проделками станового пристава Михайловского, имя которого долгое время с омерзением и ужасом произносилось колонистами Луцкого уезда Волынской губернии.

Однажды, собрав несколько сот мужиков из окрестных деревень, он, накануне одного из наборов, оцепил в полночь колонию, а сам с отрядом солдат двинулся в селение. Неожиданное нападение среди ночи вызвало страшную панику. Жители встрепенулись и бросились бежать. С какой целью, зачем нагрянул пристав — никто не знал. Стало ясно, что предпринимается нечто исключительно скверное, и все бросились в лес и овраги. Это было то привычное движение, к которому приучались колонисты для самосохранения от облав и наездов властей. Но цепь была замкнута — спастись было невозможно, бежать — некуда.

Безысходное положение, отчаяние привело к сопротивлению. В результате несколько десятков колонистов были закованы в цепи, обуты в колодки и под усиленным конвоем отправлены в тюрьму. Последовали следствие и суд. Становой Михайловский получил повышение и был переведен на другое место, где была потребность в смелых и решительных полицейских. Вышестоящей власти доложили, что колонисты не занимаются хлебопашеством и носят это звание лишь для того, чтобы пользоваться льготами. Чиновники, наезжавшие для ревизии, действительно, находили членов многих семейств в отлучке: они таскались по судам, обивали пороги присутственных мест, ходатайствуя об освобождении забранных сыновей и братьев. Высшее начальство с своей стороны придумывало средства «к усилению надзора за колонистами, чтобы препятствовать частым их отлучкам», или, как писал чиновник министерства внутренних дел д-р права Варадинов, чтобы «отучить евреев от бродячей жизни и приучить их к общеполезным занятиям».

Последствием столкновений с администрацией, многочисленные и частые жалобы на притеснения полиции вызвали перемену власти. В дальнейшем еврейские колонии были подчинены министерству государственных имуществ — наравне с крепостными крестьянами, принадлежавшими государству.

Отныне в еврейских колониях пошли другие порядки. Вместо станового пристава начальствовал волостной старшина; вместо исправника — окружной начальник. Поборы и облавы прекратились, но зато в обиход вошли телесные наказания. В этом, пожалуй, и состояла сущность новых порядков. За невыбеленную избу, за неисправность в хозяйстве и вообще за малейшую провинность секли стариков и женщин. Крепостническая сущность проявлялась теперь в самой грубой, в самой отталкивающей форме.

Но подобное положение, когда человек превращается в скотоподобное существо и с ним обращаются как со скотом, стало вконец невыносимым.

Появление розог доконало колонии. Тут уже не убегали отдельные лица и не урывками, а толпами и навсегда. Бегали куда глаза глядят.