Каникулы вне закона - [96]

Ладно, потерплю россказни. Таков обычай — привирать. Та Бунпонг предупреждал о нем. К серьезному разговору подходят постепенно.

— Передай там…

Тонг делает ныряющий тычок ладонью куда-то за горы.

— Передай там, вашим… за опиумом приходить ко мне не стоит… С этим, по крайней мере, здесь, все!

Лицемерие — неразрывная часть вежливости. Да простят эту ложь Тонгу его горные боги.

На краю деревушки, в двадцати шагах, ударили в тамтам, приставленный к большой хижине из бамбуковой дранки. Гул увяз в тумане. Та Бунпонг объяснил, что подают сигнал на общий сход, где пожаловавший с инспекцией вождь воздаст почести духам-покровителям урожая. Металлическая пиала со сладким клейким рисом, бамбуковая долбленка с самогонкой и букетик маковых завязей лежали на циновке перед жердями, на которых стоял плетеный сундучок-корзина. В ней и обитали «покровители».

Величественным кивком отпустив меня, Тонг прошествовал к корзине. За ним потянулись тремя шеренгами мужички с винтовками и мачете за спиной.

— Таким же ритуал был, когда выращивали опиум, — шепнул Та Бунпонг. Благодарили за хороший сбор сырца…

Оглядываюсь на него. Улыбается хитровато.

— Значит, выращивают где-то?

— Пошли, пора устраиваться на ночлег, — ответил он. — Посторонним тут нечего делать. Я-то «красный хмонг», другого племени. Мешаем только… Серьезные разговоры завтра. Тонг просил сказать тебе… На рассвете. Потом попрощаемся, наверное.

— Попрощаемся?

— Мы с вами. Вы, я думаю, если все обойдется, отправитесь дальше с ним.

— Попросить, чтобы оставили?

Та Бунпонг слегка кланяется.

— Меня послушают?

Он опять кланяется.

Вдали над горами гигантским светляком проплыл проблесковый сигнал вертолета. Мотора не слышалось, грохот умирал среди круч.

— Патрульный, — сказал Та.

Он расправил противомоскитную сетку над лавкой из бамбуковых бревен, выделенной нам для ночлега под открытым небом.

— Что значит — патрульный? — спросил я.

— Завтра вылетит снова. Высматривает скрытые делянки… А смотреть-то в других местах следует.

— Где же?

На лице Та Бунпонга появляется маска отчуждения.

— Далеко отсюда, — говорит он.

Это была тяжелая ночь. Согревались мы, прижимаясь спинами. Чужаков здесь не кормили, не поили и не пускали в дома. Но звездная крыша, всякий раз, как я просыпался от шума, визга и гвалта гулянки вокруг корзинки с духами-покровителями, захватывала воображение… Большая Медведица ползала здесь у горизонта.

2

«Далеко отсюда» оказалось в двух часах ходьбы по узкой тропке, проторенной между колючими кустами по склону горы так, чтобы с тяжелой заплечной корзинкой не приходилось штурмовать кручи. Крупная псина, похожая на кавказскую овчарку и чихуахуа сразу, возможно, помесь с той породой, которую вывели американцы для патрульной службы во Вьетнаме да бросили после ухода, неторопливо вышла и, сложив лапы, улеглась, перегородив тропу. Из кустарника кто-то окликнул на диалекте. Та Бунпонг коротко отозвался.

— Поднимите руки, — попросил он. — Так полагается.

Мягко, вприсядку свалившийся с дерева леший, обвешанный поверх то ли одежды, то ли формы пучками травы и веток, без проволочек обгладил нас обоих грязными руками по бокам, спине и груди. Вывернул сумку. Пока проверял меня, псина, потянувшись и зевнув так, что своротило челюсть, натасканно встала возле Та. Метрах в двадцати дальше, на склоне, поднимавшемся справа, пожелтевшие от надломов, набросанные ветки выдавали либо снайпера, либо пулеметчика, наблюдавшего из укрытия.

— За мной, — приказал по-английски леший.

Метров сто мы шли за ним, псина замыкала шествие.

На аккуратной делянке, засеянной образцами опиумного мака, словно в академическом саду с плашками на английском и латыни, в позе доброжелательного монарха, отца своего народа и покровителя ботаники, принимал позы его величество Тонг Ланг Ианг, облаченный по случаю официальной аудиенции в оливковые штаны французского пехотинца образца полувековой давности и мундир с эполетами. Канитель, свисавшая с плеч, разнилась — справа длинноватая золотистая, слева — алая, да и эполеты не совпадали. Один был тайским парадным полковничьим, второй — лаосским, времен давно свергнутой монархии.

Я проделал ногами движение, которое полагалось в Легионе после команды «Оружие на караул!» и, поскольку оружия действительно не имел, оттопырил ладонь у вязаного малахая.

Утренняя поверка в сумасшедшем доме.

Опиумный мак вокруг меня расцветал белыми, фиолетовыми и светло-желтыми бутонами.

— Ты, Бэзил, — сказал вождь торжественно, — второй из России, кому показывают образцы лучших сортов. Мы приводим сюда проверенных людей. Та Бунпонг рассказал, что ты долго жил в Бангкоке и теперь вернулся делать с нами бизнес… Что ж! Ты видишь, что имеешь дело с правильными людьми и держишься правильной дороги…

— Спасибо, Тонг, — сказал я. — Подарка у меня нет, прости. Но, может быть, ты примешь вот эти часы?

Старого болтуна стоило вознаградить. Он выбрал верное слово — Второй. У Тонга здесь из России я действительно второй. Узнать бы, кто — первый.

Немецкой фирмы «Эгана» механический хронометр я купил во Франкфурте, в аэропорту, на подмену поврежденных «Раймон Вэйл», которые оставил вместе с российскими и казахскими бумагами там же, в наемном сейфе аэропортовской камеры хранения. Несколько тысяч тенге, удостоверение кинолога южно-казахстанской таможни, комок рублей и блокнот, которые я заклеил в севастьяновском конверте банка «Пари-Ба»…