Каникулы с дядюшкой Рафаэлем - [21]
— В Штефановой околдованный человек был? — перебил я дядюшку Рафаэля.
Оставил ботинки как есть и сломя голову домой помчался.
— Если бы только в Штефановой! И в Га́льмеши, и в Бо́ровой. Хуже всего было с этим парнем в Штефановой. Ведь он ни высморкаться, ни рукой двинуть не мог. А я хоть сразу вытащил тряпочку, которая мне вместо носового платка служила. Ну вот! Хоть в этом-то мне повезло! Высморкаться и руками шевелить могу, хоть и держит меня на месте какая-то сила, не отпускает никак, и ботинки словно к земле гвоздями прибиты. И вдруг на грушковецкой колокольне полночь бьёт! Плохо моё дело! Надо поскорее с этого места убираться. Убираться! А как? Пробую нагнуться. В пояснице хрустнуло, а в общем, играючи, я нагнулся, и тут меня осенило: разуться я надумал. Расшнуровал ботинок — и ногу вон! То же и с другой ногой проделал. Оставил ботинки как есть и сломя голову домой помчался. Вбежал в дверь, когда и в Краловой бить часы начали. «Слава тебе, тетереву, — подумал я, — что грушковецкие часы ушли вперёд на целых пятнадцать минут».
КАК ВОЗНИКАЮТ СКАЗКИ
Дядюшка Рафаэль замолчал и с любопытством уставился на меня: как-то я ещё отнесусь к его рассказу?
— Дядя Рафаэль, и всё это взаправду было? — спросил я.
— Вправду, конечно.
— Но как же вы были заколдованы?
— Я и сам хотел бы знать.
— По-моему, просто ваши ботинки примёрзли.
— Примёрзли? Гм… А ты слыхал когда-нибудь, что ботинки чьи-нибудь примерзали?
— Нет, не слыхал.
— То-то и оно. Головой ручаюсь, что меня, ясное дело, околдовали.
— Но ведь такое только в сказках бывает.
— А со мной вот близёхонько, под Ку́клой, было!
— Морозило ведь?
— Ну, морозило.
— И перед тем вы в воду прыгнули?
— Прыгнул.
— Так ваши ботинки непременно примёрзнуть должны были!
— Да что ты мелешь! Малым ребёнком меня считаешь, что ли? Говорю, был околдован, значит, так оно и было. Знай я, что ты к этой истории так отнесёшься, лучше ничего бы не рассказывал. Теперь, пожалуй, на смех меня подымешь или где-нибудь людям разболтаешь.
— С чего это я болтать стану?
— А ты не из таких?
— Нет.
— Меня и так это сердит.
— Что сердит?
— Что я пустые разговоры с тобой завёл.
— Почему же пустые?
— Раз ты мне не веришь.
— Я вам верю!
— Чему же ты не веришь?
— Сказкам.
— А почему?
— Нельзя сказкам верить.
— Кто это тебе сказал?
— Нельзя.
— А вообще-то ты знаешь, откуда сказки берутся?
— Как это — берутся?
— А вот как. Приключится с кем-нибудь что-либо, а он людям о том расскажет. Вот и сказка готова.
— А если в сказках всякие небылицы рассказываются?
— Так ведь и с людьми всякое в жизни бывает. Как сказка-то начинается? «Жил-был король…» Что ж, королей никогда не было? Ха-ха-ха! Сколько ещё было-то! Иную сказку так начинают: «В некотором царстве, в некотором государстве, за тридевять земель…» Могло так быть? Непременно так и было. Где-нибудь должно быть тридевятое или тридесятое и какое угодно государство. И в каждом из них события разные происходят, а пока до нас из такой дали новости дойдут, нам всё удивительным может показаться. Не так разве?
Я хмыкнул.
Дядюшка Томашович рассердился:
— Послушай! Раз ты к моим словам относишься несерьёзно, в другой раз ничего тебе не скажу.
— А что я плохого сказал?
— Чего же ты всё хмыкаешь?
— Если хмыкнул я, так плохого ничего сказать не хотел.
— И я тебе ничего плохого не сказал.
— Гм… И много тогда браконьеров этих самых было? — вернулся я к сказкам.
— Много. Когда есть людям нечего, браконьеров, преступников и всяких негодяев много по свету шатается… Ой-ой-ой! Но того негодяем считать надо, кто без нужды негодяем стал. У него и крыша над головой есть, и еда, а он развлекается и думает: какую бы ещё гадость людям сделать? Вот это негодяй настоящий! А приходится человеку по свету шататься, и он даже воровать вынужден, чтобы себя и семью прокормить. Так разве он негодяй?
— Нет.
— Вот и я так думаю. В сказках-то говорится о тех и о других, о добрых и злых людях. Добрыми и злыми их называют по заслугам. Расскажешь обо мне людям — вот тебе и сказка на свет появилась. Я расскажу о тебе — будет две сказки… Смотри-ка! Корова-то у нас за колючую изгородь забралась! Ну-ка, гони её оттуда!
Я побежал за коровой.
ПОЧЕМУ КУКУЮТ КУКУШКИ
На Гре́фтах есть такая бревенчатая избушка, а в ней только железная кровать, деревянная скамейка маленький дубовый стол. За избушкой бежит ручеёк, который делит деревенские луга на две равные части, и мы пасём стадо то на одном, то на другом берегу.
Летом ручеёк похож на овражек: русло у него глубокое, а воды в нём совсем мало. Чуть отойдёшь в сторону — и журчанья совсем не слышно.
А весной и осенью ручеёк вздувается, вода начинает шуметь громче, отрывает от берегов землю, и тогда он похож на настоящую речку.
Я всегда сердился, что никто для этого ручейка никакого названия не придумал. И по этой причине его ни на какой географической карте не обозначили, как и Грушковца на обыкновенной карте вы тоже не найдёте.
— Дядя Рафаэль! — окликнул я дядюшку Томашовича.
— Ну?
— А как вы назвали бы эту речку? — спросил я.
— Речку? А для чего эту речонку называть?
— Попробуйте дать ей название!
— Грушковец.
— Грушковец — это деревня.
