Каникулы на колесах - [38]
— Скажи еще — осьминог. Или кашалот.
— Только недолго, Алик, — предостерег меня папа. — И не оставляй Наташу одну.
— Сама не маленькая, — буркнул я, натягивая на голову резиновую маску.
— Он сам-то у меня на поруках! — прыснула Наташка. — Забыли, товарищ прокурор?
С обоих бортов теплохода для удобства пассажиров были спущены веревочные трапы, но я сложил руки ладошками вместе над головой и нырнул прямо с палубы. Вслед за мной плюхнулась в воду и Наташка.
Минут десять мы барахтались у белого борта. Вода была настолько прозрачна, что, нырнув, я мог, хотя и смутно, различить даже киль нашего суденышка. Железный борт, круто изгибаясь, уходил вниз белой стенкой.
Тут-то меня и осенило…
Плаваю я и ныряю, особенно в маске, с ластами, как рыба. Папа однажды ощупал мне шею и пошутил: "У тебя там жабры не прорезались еще, случаем?"
Как-то мы переправлялись через Каму. На пароме. Я спрыгнул с него и поплыл к левому берегу. Но доплыть не удалось: паромщик вообразил, что человек упал в реку, поднял тревогу, заставил катерок свернуть с курса. А я вовсе и не тонул, лежал себе на спине, отдыхая. Но спорить не стал, взобрался на паром. Тем более, что одну ногу схватила судорога. Шум поднялся страшный: "Акт составить! В милицию сдать за хулиганство. Где родители, куда смотрят?" Пришлось папе вступиться за меня, рассказать, что плаваю я хорошо. И то насилу отпустили.
Это я не хвастаюсь, а только поясняю, почему решился в тот день на такой трюк.
Чтоб не рисковать, я сделал сначала пробу: нырнул, достиг киля и, ухватясь за него, отсчитал двадцать секунд. Потом разжал пальцы, и вода вынесла меня наверх.
— Сейчас дна достану! — залихватски крикнул я Наташке. — Смотри!
— Не дури, Алик! — забеспокоилась она. — Это тебе не на пляже. Тут океанские суда…
Что Наташка еще говорила, я уже не услышал. Набрав полную грудь воздуха, перевернулся и головой вперед ушел под воду. Сквозь стекло маски я отчетливо увидел белое днище корабля, местами с прозеленью, с прилипшими к нему ракушками. Далеко-далеко внизу, в мрачной толще моря, колыхались студенистые парашютики медуз. Скользнула, стремительная как торпеда, какая-то огромная рыба.
На секунду мне стало жутко. Но я уже миновал киль и, сильно работая руками и ногами, быстро шел вверх. Шумно, в пене и брызгах выскочив на поверхность воды, я медленно поплыл вдоль правого борта теплохода. Теперь Наташку отделяло от меня судно. Много позже я понял, насколько глупой, даже жестокой была моя выходка. Но тогда я ликовал: "Вот крутится сейчас, как волчок, высматривает, где я вынырну! А меня нет и нет. Обплыву корабль вокруг, тогда покажусь ей. Попугаю немножко", — думал я.
Однако я переиграл. События развивались стремительно.
С минуту-полторы Наташка действительно вертелась в воде, чтоб увидеть, где я всплыву, но, не дождавшись, быстро вскарабкалась на палубу по веревочному трапу и бросилась к моим родителям с отчаянным воплем:
— Алик утонул!
Папа, мама, дедушка всполошились.
— Что ты говоришь?! Где?
— Тут вот, тут! — лепетала Наташка, показывая влево от судна. — Крикнул, что хочет достать дна, и не вынырнул.
Ни о чем больше не спрашивая, как был, в новых, тщательно разутюженных брюках, в туфлях, папа прыгнул с борта в воду. На палубе поднялась суматоха. Рявкнула сирена. В воду полетел спасательный круг. Не понимая, что произошло, но встревоженные шумом и сигналом, купальщики поплыли к теплоходу. Кто-то крикнул:
— Акула-а!
А я в эту минуту уже поднимался по веревочному трапу правого борта. Выскочил на палубу и сразу подбежал к маме. Мне и в голову не могло прийти, что именно я виновник всей поднявшейся на судне суматохи, беготни пассажиров.
Что произошло потом, помню плохо. У меня смешались все мысли. С одной стороны в меня судорожно вцепилась и окаменела мама. С другой — вихрем налетела Наташка. Тут же появился папа. С его щегольских брюк лилась вода, затапливая в лужице замшевые туфли. Он наклонился, навис надо мною. Я закрыл глаза и съежился…
Весь этот день Наташка не разговаривала со мной. Напрасно я канючил, предлагал ей сыграть в слова, проведать археологов, сходить на колхозный ток, послушать радиоприемник. Она упорно отмалчивалась, отворачиваясь от меня. Надо же, какой характер! Родители отругали меня, — и поделом! — на все корки, но на том и кончилось. А Наташка упорно не желала мириться. Меня уж и зло на нее разбирало, и жалко ее становилось. Все-таки ведь это она за меня переживала так горячо.
До самого вечера я бродил по пляжу один, как неприкаянный, отверженный всеми. И такая меня тоска разобрала! И в море не тянуло, и солнышко не радовало. Весь белый свет стал вдруг не мил. Удивительно — сколько я раньше один играл, бродил, и никогда ведь мне скучно не было, а тут, пожалуйста, мировая скорбь одолела.
Когда совсем стемнело, я подстерег Наташку на берегу и подошел к ней. В темноте легче разговаривать, не так стыдно.
— Слушан, Наташ, ну, нельзя же так! — тихонько сказал я. — Ну, я извиняюсь. По-дурацки получилось, понимаю. Хотел пошутить, не подумал, что так оно все обернется…
— Пошутить? Это ты шуткой называешь? — так же тихо ответила Наташка. Наконец-то хоть что-то ответила, заговорила!
