Кандзявые эссе - [10]

Чтобы у читателя не сформировалось превратное мнение о японском языке как о скудном и невыразительном, полезно будет ему напомнить о том, что наш взгляд на японский язык - это всего лишь взгляд европейца, взгляд, стремящийся к предельной конкретике в выборе словесно-образных формулировок. Японские же языковые средства, обусловленные самобытным культурным окружением и выражающие прежде всего характерные особенности менталитета японцев, при внимательном рассмотрении оказываются значительно более содержательными и ёмкими по сравнению с более привычными для нас языковыми возможностями.

Впрочем, в мировой литературе об этом и без того много написано, и нет смысла повторять истины, давно уже ставшие прописными. Необходимо только отметить, что японский язык, впитав в себя все особенности мировоззрения японцев, стал его достойным выразителем. Поэтому тот, кто изучает японский язык, рано или поздно начинает осознавать его нелинейный и многоплановый характер - именно то, чего так не хватает в переполненных аналитичностью европейских языках. К счастью, у нас впереди будет немало примеров, которые не раз позволят в этом убедиться.

3.2. НАНЕСЁННОЕ ВЕТРОМ

В этой главе мы познакомимся ещё с одним чрезвычайно интересным иероглифом, с которым каждый из нас заочно знаком уже многие годы. Речь идёт о первом из двух иероглифов, образующих слово «феншуй» (風水 - ветер и вода), служащее названием древнекитайской системы эффективной организации пространства. Зная, что от китайского иероглифа «ШУЙ» (水) берёт своё начало японский кандзи «СУЙ» (水), можно небезосновательно предположить, что если китайское название иероглифа «Ветер» произносится как «фен», то и японское должно произноситься как-нибудь близко к китайскому варианту.

В этом месте, чтобы предвосхитить некоторые вопросы читателей и уберечь их от подстерегающих соблазнов, мы вынуждены приостановить основное повествование. Всё дело в том, что, приступив к изучению японского языка, трудно избежать проведения определённых параллелей с китайским языком и с китайскими иероглифами, что рано или поздно может привести к желанию заодно с запоминанием значений и звучаний японских кандзи запоминать также звучания и значения их китайских аналогов. Сами понимаете, здесь остаётся всего лишь шаг до соблазна заодно вместе с японским языком выучить между делом и китайский. И вот тут каждому нужно определиться, есть ли какой-нибудь смысл и необходимость вставать на такой трудный и неблагодарный путь? Если вами управляет некий мощный стимул, и если вы располагаете избытком свободного времени, то, действительно, почему бы не позволить себе одновременно изучать и японский, и китайский языки. Никому кроме вас, по крайней мере, от этого хуже не будет. Но если кроме неосознанного и неподкреплённого убедительными доводами намерения вы не ощущаете более серьёзных побудов, то лучше будет оставить эту затею и не утруждать себя такой тяжелой работой, в большинстве случаев заведомо обречённой на неудачу. Вместо этого лучше всего воспользоваться простым и чрезвычайно полезным советом: постарайтесь в своём попутно возникшем интересе к китайскому языку ограничиться, по крайней мере пока, лишь выявлением разного рода исторически обусловленных аналогий, способствующих более эффективному запоминанию японских кандзи[40].

Здесь, правда, о себе заявляет ещё одна существенная проблема: никогда не следует забывать, что фонетические трансформации, которым в иноязычной среде подвергаются китайские слова, отнюдь не всегда позволяют выявить истинное звучание того оригинала, от которого произошло какое-либо конкретное слово. В этой связи, например, было бы очень интересно экспериментально проверить, сможет ли китаец, если при нём произнести слово «феншуй», распознать в нём привычные его уху «ветер» и «воду»?[41] Вопрос более чем актуальный, ибо однажды после непродолжительного знакомства с группой молоденьких и симпатичных китаянок автору этих строк захотелось произвести на них неизгладимое впечатление, «блеснув» знанием пары китайских фраз, ещё когда-то в отрочестве заученных в русской транскрипции: «Ни ши шуй? Во ши жень!» Что в переводе должно было означать следующее: «Ты кто? Я - человек!»

Реакцию китаянок надо было видеть собственными глазами, ибо невозможно словами передать то напряжение мысли, которое отразилось на их лицах при попытке понять только что ими услышанное. Было видно, как за считанные секунды девушки перебрали несколько известных им языков, а когда стало ясно, что их лингвистических познаний попросту не хватает, они догадались преломить сказанное через «призму» родного им языка. Лица китаянок озарились радостью, и они в один голос эмоционально затараторили: «А-а-а! .....! А-а-а! ......!»

Вот как раз там, где проставлены точки, следовали и тот самый «нишишуй», и тот самый «вошижень», только, естественно, уже в оригинальном исполнении. До чего же, надо признать, сказанное китаянками оказалось далёким от тех до неузнаваемости искажённых «нишишуя» и «вошиженя», с которых, собственно говоря, и завязался этот забавный разговор!