Канцлер - [12]

— Теперь мне значительно лучше. Побеседуем, граф. Садитесь.

— Благодарю вас, ваша светлость, очень благодарю.

— Я сейчас мельком ознакомился с делом Ахончева. Это печальная и подозрительная история. В ней замешан канцлер союзной державы. Оказывается, бумаги Ахончева увёз совместно с графом Развозовским сам канцлер Горчаков? Неужели он был заинтересован в увозе бумаг?

— Нет, нет, ваша светлость, что вы! Да он и не увозил. Я его встретил, пригласил к себе на чашку чаю… я был потрясён смертью Андрея Лукича.

— Но векселя, принадлежащие покойному Ахончеву, и его вексельная книга были уже в то время у вас, граф?

— У меня.

— Прискорбно. Разве князь Горчаков брал деньги под векселя?

— Нет. Он богат.

— Что же он искал в вексельной книге? Каких-нибудь отметок? Условных знаков, известных также вам, граф? Зачем вы приехали в Германию во время конгресса? И зачем приезжала ваша дочь, славянофилка?

— Вы хотите назвать меня шпионом, ваша светлость?

— Может прозвучать и так определение вашего характера, граф.

— Я — шпион? Ну посмотрите в моё лицо. А приехал я, чтоб повеселиться, повидать дочь… и глубоко раскаиваюсь во всём!

— Если вы не шпион, значит, князь Горчаков уничтожал векселя свои и ваши!

— Мои уже были оплачены, ваша светлость.

— Значит, векселя Горчакова не были оплачены? И он не в состоянии был их оплатить? На какую сумму он уничтожил тогда своих векселей?

— Помилуйте, ваша светлость! — Развозовский всплеснул руками и развёл их в стороны. — Какие векселя? И зачем князю занимать деньги? Он состоятельный человек, ведёт одинокую жизнь.

Бисмарк не сдавался:

— Всем известно, что канцлер сластолюбив. Он имеет обыкновение дарить дамам бриллианты, а его посещают красавицы, ваша дочь, например.

— Вы не должны так говорить о моей дочери, — негодуя произнёс Развозовский, и сам удивился, как это у него вырвалось: он перечил самому Бисмарку!

— Тем более, — спокойно согласился Бисмарк. — Вы не хотите компрометировать вашу дочь? Следствие не пойдёт дальше стен этого кабинета, Это особо важное дело, в которое впутан канцлер союзной державы. И никто никогда о нем не узнаёт, кроме государей союзных держав.

— Что же будет канцлеру Горчакову?

— В таких случаях канцлер уходит за преклонными годами на покой.

— Но ведь векселей не было! — опять завёл Развозовский.

— Подумайте. Или уголовный суд, газеты: ваша дочь в качестве свидетеля, вы, душеприказчик, обвинены. Или мой благожелательный доклад государю. И вы с честью возвратитесь на Балканы. Что же касается наследников, то они поймут свои интересы, и вы закончите дело миром.

— Очень трудно, ваша светлость. Канцлер Горчаков ко мне так хорошо относился… нет, не могу!

— Тогда отсюда вам придется направиться прямо к уголовному следователю, и попробуйте доказать, почему вы уничтожили вексельную книгу.

— Я не уничтожал её!

— Довольно! Вы преступник. Вы защищаете жалкого развратного старика, который хочет войны между Германией и Россией.

— Горчаков — и война? Он двадцать пять лет канцлер, и у него была только одна война с турками, да и та продолжалась полгода.

— Тогда суд! — Бисмарк позвонил. На сигнал появился дежурный чиновник, Позовите дежурного офицера. — И повернулся к Развозовскому. — Граф! Офицер проводит вас к уголовному следователю.

— Нет, нет! Не надо.

Бисмарк подал знак, по которому офицер удалился.

— Да, я сознаюсь, — начал Развозовский. — Князь Горчаков заходил ко мне, с тем, чтобы взять вексельную книгу и уничтожить векселя…

— На какую сумму было векселей князя у господина Ахончева?

— На пятьдесят тысяч.

— А не на сто семьдесят пять?

— Да, да! На сто семьдесят пять.

— Князь Горчаков уничтожил эти векселя у вас на глазах?

— Да, У меня… на глазах. Боже мой!..

— Искренность, мой друг, дело трудное, — успокоил его Бисмарк. Вексельная книга в данное время спрятана у него?

— Да. У него.

— Вы можете указать, где именно?

— Могу.

— Подождите в приёмной. Потребуется уточнить некоторые ваши показания следователю по особо важным делам. До свидания, граф. Я приветствую ваше правдивое признание.

Развозовский было вышел, но в дверях остановился, лицо его исказилось страданием.

— Что, мой друг? — забеспокоился Бисмарк.

— Но моя дочь, ваша светлость, узнает о моём позоре?

— Никогда! — торжественно пообещал Бисмарк.

Развозовский вышел. Бисмарк подошёл к зеркалу, поправил каску, проверил, всё ли достаточно пригнано в мундире, и полюбовался собой. Потом он выкрикнул:

— Экипаж!

Двери распахнулись и сомкнулись за ним.

В кабинет, освобождённый от высочайшего присутствия, дежурный чиновник ввёл чуть погодя капитан-лейтенанта Ахончева и любезно предложил:

— Здесь вы можете подождать, господин офицер.

— Это кабинет статс-секретаря имперской канцелярии?

— Да, господин офицер.

— Какое право секретарь имперской германской канцелярии имеет вызывать меня, русского офицера, к себе? — негодуя, заявил капитан-лейтенант. — Он должен сказать о моих проступках, если они есть, атташе моего посольства!

— Речь, видимо, будет не о проступках, господин офицер, а о каком-нибудь деликатном дипломатическом вопросе, касающемся конгресса, предположил дежурный чиновник.

За их разговором через щелку в портьере внимательно следила Наталия Тайсич.