Камыши - [60]

— Ты рыбку сам ешь. От нее тебя сразу… главным бухгалтером. И молодая женка обижаться не будет. Ха-ха-ха! Еще и другой останется. — Пошатнувшись, он накалился на меня, обнимая. — А думаешь, она почему мне налила? Ха-ха-ха! Знает кому!

— Было б чего знать-то, старый перец. Посопи у меня, посопи! — замахнувшись, прикрикнула она на него. — Протухнешь тут с вами. — И снова зло уставилась на меня заплывшими щелками глаз. — Закрываю. Учет.

— Рыба, она с головы тухнет, а баба… Ха-ха-ха!

— Спички, — сказал я, — коробку, — и протянул рубль.

— А я тебе скажу, сынок, куда ехать, — не отпускал он меня. — Ты моряка слухай. Тут яка, сынок, на лиманах рыба? А там икра тебе, балык… Вон кума знает, как икра действует. Ха-ха-ха! Перед атакой! Ха-ха-ха! Прямой наводкой!

— Сопи, сопи, — сказала она и швырнула мне спички и рубль. — Чего, ну чего рубль-то совать, когда надо копейку? Берите так. Ну чего на меня смотреть? Не кино.

— Прямой наводкой! Ха-ха-ха!

Я прикурил, оставил спички на прилавке и, чувствуя на себе взгляд Румбы, вышел из магазина. Какие счеты сводил со мной Прохор? Здесь, конечно, была какая-то причина. Что-то таилось в этом тяжелом человеке с двумя сразу лицами. И что-то опасное. Прохор и Симохин были связаны какой-то своей и, возможно, мрачной тайной. В ночь убийства Назарова они зачем-то действительно, как и сказали мне косари, выезжали на лиман. И, вполне вероятно, Прохора настораживал здесь каждый посторонний.

Я поднял глаза, вдруг наткнувшись на высокий, выросший передо мной штабель красного кирпича, и только теперь заметил, что опять вернулся к домам, хотя намеревался уйти за поселок, чтобы посмотреть на лиман. Не об этом ли кирпиче говорили Прохор и Симохин? А в общем-то, эта неожиданная и яркая стена была даже красивой среди травы и рядом с водой. За ней виднелась какая-то длинная полудырявая крыша.

Обогнув ее, я снова спустился к лиману и по тропке пошел вдоль тростника, чувствуя необыкновенную сочность воздуха и слыша верещание порхавших в тростнике птиц. Ордынка пропала. Лиман разливался и становился все шире. Конечно, было бы хорошо попросить у кого-нибудь лодку и вечером отплыть немного на веслах, проехать по ерикам и вздохнуть. Но еще неизвестно, где мне предстояло ночевать, а самое главное, как добраться до Темрюка, на похороны.

Пожалуй, единственный и чем-то заранее симпатичный мне человек, с которым я мог переговорить и который здесь, кажется, что-то значил, был Симохин. Вся надежда на него. Возможно, утром будут машины из Темрюка и он отправит меня. Но может быть, не стоило рисковать и надо было прямо сейчас записывать рюкзак и отправляться.

Кама

С каждым шагом камыш становился все выше, но одновременно редел, берег круто поворачивал, образовывая дугу. Я посмотрел вперед и совсем близко вдруг увидел женщину, ее спину в бледно-розовой сорочке. Голые, перетянутые лямками узкие плечи блестели на солнце, волосы свисали, закрывая лицо. Высоко подоткнув темно-красную в черные полосы юбку, она стояла по колено в воде, полоскала белье и складывала большие, скрученные и, наверное, тяжелые жгуты на борта и скамью притопленной недалеко от берега старой лодки. Она!.. Так же, как в самолете, она показалась мне тонкой, даже хрупкой. На нее хотелось смотреть. Ей как будто нравилось погружать эти вещи в воду, шлепать ими, окунать много раз, разгибаясь и наклоняясь, потом встряхивать, опять мягко класть в воду, быстрой белой змеей тащить к себе, и так снова и снова, сгибаясь и выпрямляясь, и, наконец, перехватив руки, выжимать, сочно, звучно и словно не совершая усилия. А ведь она, черт возьми, умела, кроме этого, ладить и со сверхскоростями и разными там реактивными ритмами, и, значит, была совсем не из тех, о ком говорят — «дитя природы».

Я подошел к ней ближе, потом негромко окликнул:

— Здравствуйте, Настя.

Она не услышала. Терпко пахло зеленью, блестевший лиман словно припекал, в воздухе летняя лень и громкий щебет птиц. Вокруг только вода и тростник.

— Здравствуйте, Настя, — повторил я.

Она повернула голову, выпрямилась, как будто потянулась, тыльной стороной мокрой руки откинула волосы, взглянула на меня, щурясь, и вдруг рассмеялась:

— Ой!.. А я как раз купаться собиралась. В чем мать родила… Здравствуйте, Виктор Сергеевич. Встали? А я и не верила, что приедете к нам. Даже не надеялась. А вы, значит, не трепло.

Между нами была сверкающая полоска воды.

— Видите, нашел вашу Ордынку, — сказал я.

— А мы уже за врачом машину послать хотели, — опять засмеялась она, откидывая волосы. — Сильно печет у нас? Тут без привычки, конечно…

— Стираете?

— Да, для бригады, — кивнула она, улыбаясь.

— Но только найти вас не так-то просто, оказывается. Мне сказали, что никакой Насти в Ордынке нет.

Она наклонила голову, положила руку на борт лодки, но тут же подняла глаза и посмотрела на меня, смутившись, однако все еще пытаясь удержать улыбку.

— Настя — я тогда так сказала, чтобы… ну, как всем, чтобы отвязаться. А на самом деле, а по-настоящему — Кама.

— Кама? — переспросил я.

— Угу, Кама, — кивнула она и словно что-то подкинула ногой в воде. — А потом, ну, уже потом я хотела сказать, что Кама, но как-то не получалось. А разве так принципиально? Имеет значение?