Камуфлет - [41]

— Вопрос первый, учитель. А можно получить завершённый ответ? Уж очень мало у меня времени.

— Завершённый ответ? На ручки захотелось?

— Слушай, Серёга, я один умный вещь скажу, только ты не обижайся. И даже не я, Гельвеций говаривал: «Требуется гораздо больше ума, чтобы передать свои мысли, чем чтобы их иметь». Кстати, ты Гельвеция читал?

— Я Тургенева читал, «Муму», — ехидно ответил «Серёга». — Будешь выпендриваться — утоплю. И, кстати, на́ тебе ответ запорожцев лорду Керзону. «Плохой учитель преподносит истину, хороший — учит её находить». Кто изрёк?

— Не знаю.

— Дистервег. Хватит дурака валять, времени у нас и правда мало. Ещё спрашивай.

— Вопрос, — начал я. — Что делать?

— Прими красную таблетку.

— Зачем так? Ты же понял, я знаю.

— Сперва уясни сам. Уточни вопрос.

— Что определяет наше сознание?

— Программа.

— А изменить? Агрессивность — подавить, а мораль — укрепить? Может, образование?

— Александр Павлович, ты это серьезно? По-твоему, образование способно вправить мозги?

— А воспитание?

На вопрос он ответил не сразу.

— Воспитание? Забудь это слово — если мы говорим о взрослых людях. Пойми, есть корень — и есть стебель. Стебель срежем, но корень-то останется. Речь идёт о перевоспитании, то есть — поперёк программы. Сдержать — да, переделать — нет.

— Допустим. Но ведь практика…

— Практика массовой перековки? — перебил он. — Перевоспитание, перековка — это лицемерные синонимы дрессировки. Что может дать устрашение вперемежку с поощрением? Лишь временное подчинение навязанным правилам. Но стоит приостановить процесс — и всё вернётся на круги своя. Но ведь ты разумеешь стойкий результат?

— Само собой. Но даже классика… В одном месте здорово сказано, только вот память у меня…

— Первоисточник выкладывай.

— Шпаргалку? — спросил я.

— Справочный материал. Что там у тебя? Надеюсь, нетленка?

— Обижаешь, начальник. Витицкий[40], «Бессильные мира сего».

— Давай.

— «…Ничего не изменится, пока мы не научимся как-то поступать с этой волосатой, мрачной, наглой, ленивой, хитрой обезьяной, которая сидит внутри каждого из нас. Пока не научимся как-то воспитывать её. Или усмирять. Или хотя бы дрессировать. Или обманывать… Ведь только её передаём мы своим детям и внукам вместе с генами. Только её — и ничего кроме. («Я старый хакер, и я точно знаю, что нет на свете программы, которую нельзя было бы улучшить. Но что значит УЛУЧШИТЬ, когда речь идет о ДНК?..»).

…Но вот ведь что поражает воображение: все довольны! Или — почти все. Или — почти довольны. Недовольные — стонут, плачут и рыдают, молятся, бьются в припадках человеколюбия, и ничего не способны изменить. Святые. Отдающие себя в жертву. Бессильные фанатики. Они не понимают, что ВОСПИТАННЫЕ никому не нужны. Во всяком случае, пока — не нужны…

…Что-то загадочное и даже сакральное, может быть, должно произойти с этим миром, чтобы Человек Воспитанный стал этому миру нужен. Человечеству сделался бы нужен. Самому себе и ближнему своему. И пока эта тайна не реализуется, всё будет идти, как встарь. Поганая цепь времен. Цепь привычных пороков и нравственной убогости. Ненавистный труд в поте лица своего и поганенькая жизнь в обход ненавистных законов… Пока не потребуется почему-то этот порядок переменить…»

Сергей улыбнулся.

— Видишь, насколько созвучны идеи классика с моими доводами. А ты нахал — чуть не целую страницу выдрал.

— Ты же сам разрешил, Учитель. Это называется — обширная цитата. А если и правда — поставить задачу всерьёз? Чтобы на века. Тогда и всемирный Макаренко найдётся?

— Так. А что это у тебя из кармана торчит?

— Где, где?

— Да вон же. Тоже книжка какая-то? Дай-ка сюда. Суворов[41], «Аквариум». Гм… Что у нас тут? Смотри, как удачно открылась, как раз про полковника Кравцова.

«…За него любой диверсант глотку перегрызёт. Не просто такого уважения среди них добиться. Подчиняются они всякому поставленному над ними начальнику, а уважают не всякого, и тысячи способов зверехитрый диверсант знает, чтобы командиру своему продемонстрировать уважение или неуважение. А за что они Кравцова уважают? За то, что тот натуру звериную свою не прячет и прятать не пытается. Диверсанты уверены в том, что натура людская порочна и неисправима. Им виднее. Они каждый день жизнью рискуют и каждый день имеют возможность наблюдать человека на грани смерти. И поэтому всех людей они делят на хороших и плохих. Хороший, по их понятиям, тот человек, который не прячет зверя, сидящего внутри него. А тот, кто старается хорошим казаться, тот опасен. Самые опасные люди те, которые не только демонстрируют свои положительные качества, но и внутренне верят в то, что являются хорошими. Отвратительный, мерзкий преступник может убить человека, или десять человек, или сто. Но преступник никогда не убивает людей миллионами. Миллионами убивают только те, кто считает себя добрым. Робеспьеры получаются не из преступников, а из самых добрых, из самых гуманных. И гильотину придумали не преступники, а гуманисты. Самые чудовищные преступления в истории человечества совершили люди, которые не пили водки, не курили, не изменяли жене и кормили белочек с ладони».